Миссис Бойкарга Хайд[1] была для детей настоящим ночным кошмаром. Высокая, тощая, с необыкновенно длинными пальцами, острыми, как прутики ядовитого дерева. Её голова над высоким воротничком черной футболки походила на планету, извергнутую из враждебной вселенной, а лицо на фоне толстых твидовых костюмов неземных красно-розовых тонов всегда выглядело бледным, как холодная луна. Никто не знал, длинные ли у неё волосы – она всегда стягивала их в пучок на затылке. Зато они были цвета черной дыры – нет, даже трех, а то и четырех черных дыр вместе взятых. Пахло от неё цветами, каких в обычной жизни нигде не увидишь: эти очень-очень синие цветы растут только высоко в горах, пожалуй, на тех же безжизненных высотах, что и деревья, чьи прутики так напоминали её пальцы.
Во всяком случае, такой она виделась Максимильяну Андервуду в тот розоватый, засыпанный палыми листьями последний понедельник октября.
От одного её голоса иной слишком нежный ребенок расплакался бы – и даже от одного воспоминания об этом голосе, среди ночи или в скрипучем школьном автобусе в дождливый день. Миссис Бойкарга Хайд внушала такой ужас, что ей доверяли только старшие классы. Больше всего ее восхищали те сюжеты, где встречалась безвременная и насильственная смерть. Особенно она любила греческий миф о поедании Кроном своих детей. На прошлой неделе класс Максимильяна готовил проект по этому мифу: младенцев-богов мастерили из папье-маше.
На самом деле миссис Бойкарга Хайд просто заменяла у них постоянную учительницу мисс Дору Райт, которая пропала после победы на конкурсе рассказов. Одни говорили, что мисс Райт сбежала на юг, чтобы стать писательницей. Другие – что её похитили из-за этого рассказа. Вряд ли это было правдой, ведь действие её рассказа происходило в замке, принадлежавшем совершенно иному миру. Так или иначе, она пропала, и сейчас перекличку проводила эта высокая, внушающая страх заместительница.
А Ефимия Трулав,[2] больше известная как Эффи, отсутствовала на уроке.
– Ефимия Трулав, – в третий раз вызвала миссис Бойкарга Хайд. – Опять её нет?
Почти все ученики первой английской группы первого класса школы Тузиталы[3] для одаренных, трудных и странных детей (школа с перекрученными серыми шпилями, протекающими крышами, с давней и славной историей называлась иначе, но по некоторым причинам стала известна под этим названием) понимали, что миссис Бойкарге Хайд лучше вообще ничего не говорить, поскольку, что ни скажи, окажешься виноват. На её уроках надо было сидеть тише мыши, когда в комнате кошка, и молиться, чтобы тебя не заметили.
Даже самые «трудные» ученики первого класса, попавшие в первую группу обманом, благодаря скрытым талантам или по воле случая, знали, что свои проблемы на уроках миссис Хайд лучше держать при себе. Они отыгрывались на переменах, колотя друг друга сильней обычного. Большинство «странных» находили свои способы защиты. Например, Врана Уайльд, дочь знаменитой писательницы, как раз сейчас накладывала на себя заклинание невидимости из найденной на чердаке книги. Пока что невидимость распространилась только на её карандаш. Другая девочка, Алекса Флакон, или Лекси, вспомнив уроки отца, который вел группы йоги, просто ввела себя в состояние глубокой медитации. Все вели себя очень смирно и очень тихо.
Только Максимильян Андервуд, как говорится, не схватил фишку.
– У неё, миссис, – сказал он, – дедушка в больнице.
– И? – взгляд миссис Бойкарги Хайд вонзился в Максимильяна лучами, смертельными для таких беззащитных созданий, как бедняга Максимильян, для которого школьная жизнь была непрекращающимся адом из-за его имени, очков, новенькой (безупречно отглаженной) формы и глубокого неуемного интереса к теориям миротрясения, случившегося пять лет назад.
– В нашем классе нет места больным дедушкам, – произнесла миссис Бойкарга Хайд убийственным голосом. – А также умирающим родственникам, жестоким родителям, съедающим выполненное задание домашним питомцам, севшим от стирки школьным формам, потерянным завтракам, аллергиям, СДВГ,[4] депрессиям, наркотикам, алкоголю, задирам-сверстникам, всякой поломанной технике… мне безразличны, вернее сказать, мне глубоко безразличны все страдания и несчастья вашего ничтожного детства.
Голос её усиливался от жуткого шепота до рева:
– ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ, МЫ ТИХО ВЫПОЛНЯЕМ ЗАДАНИЕ И НЕ ПРИДУМЫВАЕМ ОПРАВДАНИЙ.
Класс – вплоть до бесстрашного футбольного защитника Вольфа Рида – содрогнулся.
– Что мы делаем? – потребовала она ответа.
– Мы выполняем задание и не придумываем оправданий! – хором продекламировал класс.
– А как мы выполняем задание?
– Мы выполняем его на отлично!
– А когда мы приходим на урок английского?
– Вовремя! – пропел класс, начав было успокаиваться.
– НЕТ! КОГДА МЫ ПРИХОДИМ НА УРОК АНГЛИЙСКОГО?
– За пять минут? – пропел хор. А если вам кажется, что пропеть вопросительный знак невозможно, то могу сказать, что они очень старались.
– Хорошо. А если что-то не получается?
– Мы должны быть сильными.
– А что случается со слабыми?
– Их наказывают.
– Как?
– Переводят во вторую группу.
– А что означает перевод во вторую группу?
– Поражение!
– А что может быть хуже поражения?
Здесь класс замялся. За прошедшую неделю они всё узнали о поражениях и переводах во вторую группу, научились никогда не жаловаться, не оправдываться и извлекать глубоко скрытые резервы внутренней силы (умение жутковатое, но вполне пригодившееся некоторым особенно трудным детям) и приходить не просто вовремя, а за пять минут до начала. Что, конечно, невозможно, если вас на пять минут позже отпустили с пары по математике, или если за два часа физвоспитания Вольф со своей командой регбистов «до 13-ти» спрятал ваши брюки за старой водопроводной трубой.
– Смерть? – рискнул кто-то.
– ОТВЕТ НЕПРАВИЛЬНЫЙ.
Все затихли. Муха прожужжала по классу, опустилась на стол Лекси, а оттуда переползла ей на руку. На уроках миссис Бойкарги Хайд каждый молился, чтобы муха не села ему на руку, чтобы солнечный луч не осветил его стол, чтобы – ужас-ужас! – его новенький пейджер не бипнул, сообщая, что мама нашла забытый дома завтрак или заедет за тобой после школы. Тут взмолишься, чтобы это был не твой стол, не твой пейджер. Чей угодно, только не твой!
