В смотровое
окно-бойницу, начищенное до скрипа, заглянул первый лучик рассветного светила.
С него начиналось каждое утро в цитадели Матери богов. Полоснув по векам,
озорник заставил меня открыть глаза и тут же прищуриться. В попытке спрятаться
от света, села в кровати и свесила на холодный пол ноги. Посмотрела на
оголенные стопы и пошевелила пальчиками. Вот и пришел новый день в наш закрытый
приют для девочек-эсперов, что примыкал каменной крепостью к Храму Матери богов.
На правах главной марьены я первая должна привести себя в порядок и разбудить
послушниц звуками флейты.
Нельзя терять
времени, настоятельница не погладит по головке, если мы опоздаем на утреннюю
молитву. А держать ответ и принимать наказание придется мне. В грубо
сколоченном шкафу висела накрахмаленная ряса небесно-голубого цвета и чепец с
вышивкой в форме ока — святой знак Матери богов. Я невольно взглянула на
запястье, где залегла такая же татуировка, которая останется со мной на всю
жизнь, как напоминание о принадлежности к Ордену Светлейших. Правительство
Галадона официально не признавало религиозного культа Матери богов, но никогда
не вмешивалось в дела небольшой коммуны, находящейся на краю королевства. С остальным
миром нас связывал лишь каменный мост через полноводную реку Нерей.
Коснувшись
жесткой ткани, вздрогнула от холодка промозглой за ночь кельи. Подтянула
деревянный стул и поспешила удобно устроиться, чтобы тщательно замотать
тряпицами ноги — ходить придется много. Обула мягкие туфли-лодочки и поправила
съехавшую с плеча бретель сорочки. Облачилась в рясу и выпрямилась по
струночке. Я никогда не видела себя со стороны. Зеркала запрещены религией,
ведь самолюбование — большой грех. Но сегодня отчего-то мне нестерпимо
захотелось его совершить. Давно планировала тайком купить маленькое зеркальце
на столичном рынке. Настал последний день месяца, когда мы с настоятельницей
отправимся через мост на повозке в большой мир. Разложим на прилавке войлочных
птиц — результат труда послушниц. Их охотно разбирали столичные эсперы. Детям
нравились необычные игрушки так сильно похожие на настоящих пернатых. Все
собранные монеты пойдут на скудное пропитание сироток.
Стоило подумать о предстоящей вылазке и
настроение поднялось, улыбка подернула уголки губ. Я достала из ящичка флейту и
выпорхнула из кельи в мрачный коридор. Заиграла протяжную, красивую, льющуюся
из самой души мелодию. Медленно проходила мимо дверей, которые лениво
открывались за моей спиной. Приют просыпался под чарующие звуки флейты, а я
мысленно напевала детскую песенку о Матери богов.
У лестницы
остановилась и закончила концерт. Молча наблюдала, как девочки выстраиваются в
шеренгу и коршуном осматривала каждого ребенка на наличие выглаженного
накрахмаленного белоснежного балахона. Проверяла плотно ли надеты головные
уборы, закрывающие лоб, от которых шлейфом по спине спускалась ткань до самых
пят. Недобро вспомнилось, как и сама в их юном возрасте страдала от тяжелого,
сковывающего движения наряда. Работать в нем — целое испытание, а стирать и
гладить ежедневного и того хуже. Но есть правила, которые нельзя нарушать,
иначе наказание не заставит себя ждать. Ночь, когда я впервые нарушила правило,
навсегда отпечаталось в памяти. До рассвета я стояла на коленях на крупе и
молилась под надзором настоятельницы. Урок был усвоен на отлично. С тех пор я
стала самой прилежной послушницей, и уже к совершеннолетию дослужилась до главной
марьены детского приюта.
— Благословен
рассвет, марьена Трисса, — приветствовали меня девочки.
— Да освятит
Матерь ваши души, — стандартно отвечала я.
Когда последняя
девочка вошла в шеренгу, я повела послушниц вниз по каменной лестнице. В
широком холле, служившем столовой приюта, бросила взгляд на арочное окно и
обреченно вздохнула. Мокрые капли оросили стекло снаружи, оповещая, что настал
сезон дождей в долине Ойра. Я не любила эти долгие мокрые месяцы, когда
глинистая грязь во дворе храма превращалась в настоящий каток, а ходить от
обители до святыни приходилось нередко. Ох, сколько я шишек набила за годы
жизни! А руки как в кровь стерла, остервенело отстирывая пятна с рясы. Как
вспомню, так вздрогну. И вот опять пришла унылая пора. Благо хоть старый конюх
камней плоских понакидать успел. По ним, под проливным дождем, мы и поскакали,
словно по спасительным островкам. Послушницы были предельно аккуратны, и путь
завершился без происшествий.
Крыльцо храма
встретило потоком ветра, швырнувшим в лицо горсть колких дождевых капель. Обтерев
ладошкой кожу лица, я склонилась перед входом в три погибели.
— Благодарим за
новый светлый день, о, Матерь! За воздух, которым дышим, за тепло желтого
светила и чистую воду, что льется с небес… — говорила, говорила, слагая
молитву, без которой войти в храм нельзя. Тут даже если за тобой шакал с
раскрытой пастью гонится, войти без этих слов не получится. Игуменья Ар-Фейа
стражем стоит за дверью и отмыкает засов лишь после молитвы.
— Да будет так
всегда! — повторили за мной хором послушницы, и заскрипел засов, распахнулись
двери храма.
Пахнуло жжеными
травами — противный сладковатый аромат никогда мне не нравился, но Ар-Фейа
нещадно окуривала святилище с самого утра. Послушницы гуськом засеменили вслед
за мной, и выстроились полукругом перед статуей Матери. Начищенный до блеска
белый камень сложился в образ женщины с покрытой головой. Глаза завязаны, а в
руках то самое святое око, от взора которого не спрячется ни один грешник.
Мы разом
согнулись в поклоне, вслушиваясь в тихие шаги игуменьи, что медленно подходила
к алтарю.
— Благословен
день, — вымолвила женщина в синей рясе, и мы выпрямились.
Началась долгая
и нудная проповедь, во время которой трудно не уснуть. Чтобы прогнать дрему, я
думала о поездке в город. Представляла, как раскладываю войлочных птичек по
прилавку и незаметно выхватываю взглядом лавки с другими товарами. Изысканные
украшения, бусы, стукающиеся круглыми разноцветными камушками друг об дружку. Напротив
модная столичная обувка, рядом шали легкие, словно перышки на ветру развиваются.
Аромат дорогого парфюма витает в воздухе. Столичные модницы громко
разговаривают, смеются, трогают товары. А вот и зеркальная лавка, к которой
меня магнитом манит…
— Марьена
Трисса, настоятельница ждет тебя у конюшни, — скрипучий голос игуменьи вырвал
из фантазий.
Странно, обычно,
перед отправкой в город я вела девочек на завтрак и только после трапезы мы
собирались в путь. Но я не расстроилась, улыбнулась, осенила статую матери
знаком ока и быстрым шагом направилась к выходу. Вышла из храма под проливной
дождь, приподняла юбку и побежала по скользким камням, опасно балансируя над
грязевыми ручейками. Мокро, холодно, противно. Скорее бы добраться до конюшни.
Там всегда тепло и пахнет сеном. Больше всего я любила помогать конюху
ухаживать за лошадьми. Расчесывать густые гривы и плести косы. Но сначала надо
преодолеть нелегкий путь через теплицы. Вот уж где трудно не вымазать рясу,
протискиваясь через узкие проходы.
