Моей жене Елене
Пролог
С детства я бредил двенадцатым годом. Из рассказов самовидцев, писем и дневников того времени передо мною вставали живые образы Давыдовых и Кульневых, Тучковых и Милорадовичей, сих рыцарей Александровой эпохи, имена которых заставляют колотиться сердце каждого русского мальчика, мечтающего о расшитых ментиках, золотых эполетах, сверкающих саблях, гремящих шпорах и конных атаках.
Меня особенно привлекали те буйные, широкие натуры прошлого, в коих культ чести уживался с низменными пороками, а личное вольнодумство не мешало самому искреннему верноподданничеству. Тип этот почти полностью вывелся в нашем обществе с воцарением Николая, когда Бурцевы и Фигнеры, не имеющие практического приложения своим гомерическим талантам, опошлились до Ноздревых. В поисках модели героя для своей гусарской саги я перебрал множество лиц, которыми была столь обильна первая четверть нашего века – и не в одной только России. Мой выбор пал на человека, не служившего, правда, в гусарах, но полнее всех, по моему мнению, воплотившего перечисленные качества – знаменитого графа Федора Ивановича Толстого, прозванного Американцем.
Я замыслил показать личность Американца Толстого со всех возможных сторон, во всем её причудливом своеобразии, не скрывая недостатков сей порочной, привлекательной натуры, но и не забывая об её достоинствах. На сей конец я встретился с рядом лиц, коротко знавших моего героя и обязательно откликнувшихся на мой замысел.
Мой первый рассказчик, князь Тверской, принадлежит нашей литературе и нашей истории. Князь Тверской был ровесником и близким другом Американца. Нынешнее его положение в обществе столь высоко, а вклад в российскую словесность столь значителен, что нам пришлось изменить его настоящее имя, которое, впрочем, вряд ли укроется от истинных любителей поэзии.
I
Помнишь ли, питомец славы,
Индесалмы? Страшну ночь?
К. Н. Батюшков
Приходилось ли вам слышать легенду об одиннадцати убиенных на дуэлях графом Толстым? Когда нет, то я вам её расскажу.
Это теперь барышни взрывают поезда, а студенты с револьверами охотятся за губернаторами на улицах, как за дичью. А в былые времена каждое убийство поражало ужасом всю Москву, и рассказы о кровавых дуэлях шепотом передавались в московских домах из года в год. Что было в этих рассказах правдой, а что выдумкой, предоставляю судить вам самому. Но о моем приятеле графе Толстом говорили следующее.
Будучи в молодости в околосветном плавании на корабле «Надежда», Толстой так досаждал капитан-лейтенанту Крузенштерну своими шалостями, что добрейший Иван Федорович принужден был высадить Федора Ивановича на одном из Алеутских островов с запасом провизии и пороха. На острове граф не только что не пропал, но сделался «царем» у местного племени колош, вследствие чего и получил свое прозвище. Будучи предводителем диких американцев, Толстой поклонялся их кровавым идолам, приносил им человеческие жертвы и даже вкушал человеческое мясо. В результате таковых бесовских упражнений в графа якобы вселился дьявол, сделавший его неуязвимым для пуль и клинков. Воротившись в Россию на купеческой шкуне Американской компании, Федор Иванович продолжал паки бесчинствовать, заниматься адской картежной игрой и драться на дуэлях.
Нечестная игра, в которой Американцу помогал сам Вельзевул, принесла ему огромное состояние. Толстой разорил не одно доброе семейство, развратил целое поколение московской молодежи, во всем следовавшей его примеру, погубил десятки и десятки женских сердец. Когда же кто имел смелость обличать Американца в лицо, тот вызывал несчастного на дуэль и убивал без жалости. Число людей, уничтоженных Американцем на поединках, достигло одиннадцати. Из какого-то сатанинского тщеславия граф заносил имя каждой новой жертвы в журнал, называемый «синодиком», где были в подробностях описаны его злодеяния.
Как известно, лет под сорок Федор Иванович женился, остепенился, отвык от вина и сделался набожным христианином. Здесь-то дьявол и потребовал от него расплаты за содеянное. За каждую душу убиенного им человека Американцу пришлось заплатить жизнью собственного ребенка. У Толстого родилось одиннадцать детей, и все они умерли в младенческом возрасте. Схоронив очередного наследника, граф доставал из тайника свой «синодик» и помечал “quitte” («квит») против жертвы, отмщенной таким ужасным образом. Так, перед именем каждого из убитых им людей появился крест и надпись “quitte”. В живых остался лишь двенадцатый и последний ребенок, прекрасная собою девочка, которая дожила до зрелого возраста. А граф Толстой с тех пор жил праведно, раздавал свое имущество бедным, молился и помогал ближним как истинный христианин. Так или почти так гласила старая московская легенда. Разберем её трезво.
Сомнительно уже и то, что мой друг бывал в Америке и был монархом славного царства Колош. Откройте воспоминания Крузенштерна, и вы увидите, что шлюп «Надежда» никогда не приближался к островам Русской Америки и, следовательно, не мог там никого высадить. Адмирал Крузенштерн прямо говорит, что по прибытии на Камчатку удалил из команды гвардии подпоручика Толстого и ещё двух человек, отправив их сухим путем в Петербург. Как не поверить добросовестному моряку?
Правда, я видел в коллекции Американца испещренные копья, скальпы и черепа диких, которые могли быть привезены из Америки, но также приобретены у племен Бразилии, Маркизовых островов, Сибири и других мест, которые он посетил в своей Одиссее. Что до меня, то Федор Иванович никогда не рассказывал мне о своем американском царствовании, жертвоприношениях и каннибализме, уповательно, приберегая сии сказки для более доверчивых ушей московских дам.
Обратимся к столь любимой вашим братом журналистом статистике. Мне доподлинно известно, что графу приходилось убивать людей на дуэлях, а возможно, и на войне. Но их число одиннадцать кажется мне чрезмерным. Сколько людей убили лично вы, милостивый государь? Представьте, я тоже никого не убивал и, будучи на войне, даже ни разу не выстрелил из пистолета. Отчего же некоторые господа полагают, что во времена Александра Благословенного убить на дуэли дворянина было так же легко, как свернуть голову курице?
Были ужасные случаи наподобие поединка Завадовского и Шереметева, дуэлей каре или знаменитого дуэля Чернова, когда противники сошлись на три шага и натурально уложили друг друга наповал. Но таковых смертоубийств я вам не насчитаю двух десятков за все время от возвращения русской армии из заграничного похода до кончины Александра I, когда общество наших офицеров отличалось особым буйством. Да за один нынешний год под колесами экипажей в Москве погибло втрое больше народа! Вы же мне рассказываете, что мой друг, как Ванька Каин, отправил к праотцам дюжину отборных кавалеров!
