Инна Манахова - Двенадцать зрителей (сборник)

Я быстро пробежал глазами это объявление, наклеенное на выходе из маленького душного автобуса, и, выскочив наружу, в морозное и хмурое январское утро, невольно поежился от холода и от какого-то странного зябкого чувства, вспомнив, что еще в прошлом месяце, до каникул, видел эту самую девочку в розовой куртке и дурацких малиновых кедах живой и невредимой. Она, как обычно, сидела в автобусе прямо напротив меня, жевала жвачку и вертела в руках маленькое круглое зеркальце, стараясь повернуть его так, чтобы, глядя в его отражение, можно было украдкой наблюдать за мной.

Поначалу, когда она впервые ехала в этой маршрутке теплым сентябрьским днем и ветерок из открытого окошка отчаянно трепал ее распущенные черные волосы, никакого зеркальца не было, и она беззастенчиво пялилась на меня своими круглыми голубыми глазищами, похожими на стеклянные пуговицы. Казалось, она просто задумалась и смотрит сквозь меня, но потом я заметил робкую улыбку и дрожащие руки, беспокойно теребившие ремешок сумки, и мне стало как-то не по себе.

Всякий раз, натыкаясь на этот простодушный и взволнованный взгляд, я чувствовал себя так, будто меня кололи иголкой, и к моим щекам невольно приливала кровь. Согласен, в восемнадцать лет пора бы уже перестать смущаться от того, что малолетняя школьница удостоила меня вниманием, но я никак не мог заставить себя не краснеть и ужасно злился, в первую очередь – на нее.

Решив, что отворачиваться от назойливого взгляда глупо и трусливо, однажды я, раздраженно нахмурившись, тоже с вызовом посмотрел ей в глаза. Но она как будто и не заметила ни моего презрения, ни нахмуренных бровей и глядела как зачарованная. Я не выдержал первым и, подскочив как ужаленный, пересел в другой конец автобуса, подальше от нее.

На следующий день все повторилось, и через день тоже. Я уж было подумал, не переменить ли мне маршрут, но потом махнул рукой и продолжал ездить с ней в одном автобусе как ни в чем не бывало. Смотреть в ее сторону не хотелось, и я просто закрывал глаза и старался думать о чем-нибудь другом.

Как-то раз, взглянув на нее исподтишка, я увидел, что она по-прежнему не сводит с меня глаз и сияет самым нелепым образом. «Влюбилась по уши», – подумалось мне, и от этой мысли стало смешно. Она, наверное, решила, что я улыбаюсь ей в ответ, и покраснела до ушей, но глаз не отвела и до самой своей остановки ехала багровая, как свекла, и счастливая чуть ли не до слёз.

С тех пор я нет-нет да и улыбался ей – меня это забавляло, а она прямо млела и чуть ли не теряла сознание от волнения и радости.

В конце ноября мне надоела игра в гляделки, и я решил поставить ее на место: перехватив в очередной раз ее восторженный теплый взгляд, я брезгливо сморщился и резко отвернулся, а потом и вовсе пересел на другое место. Этот трюк пришлось повторить несколько раз, прежде чем она поняла, что случилось. Она больше не улыбалась, глядя на меня, и впала в глубокое отчаяние. Ее глаза сделались жалобными и влажными, как у побитой собаки, и глядела она осторожно, будто боясь обжечься.

Наступил декабрь, и она вошла в маршрутку, блестя накрашенными губами и гордо выступая в этих ужасных малиновых кедах, и – кто бы мог подумать! – уселась рядом со мной. Судя по выражению ее лица, она ощущала себя отважной покорительницей сердец и первой красавицей если не в мире, то хотя бы в нашем автобусе. Гордая и в то же время жалкая, она искоса взглянула мне в лицо, надеясь непонятно на что, но, увидев знакомое ей брезгливое выражение, дернулась, быстро опустила глаза и, помаявшись с минутку, пересела на другое место.