Хозяин «Серебряного Барана» сорвал с головы шапку, бросил ее на землю и вскричал, топая ногами:
– Да, бесчестный кум! Да, безбожный хозяин «Золотого Козла»! Попирай своими ногами все: и честность, и добродетель, и любовь к ближнему! Ведь этот негодяй не только в ущерб для меня, не щадя денег, так раззолотил своего проклятого козла над дверьми, что мой изящный серебряный барашек имеет совсем бедный и тусклый вид, а все посетители проходят мимо него к раззолоченной двери; но еще привлекает к себе всевозможных канатных плясунов, актеров и фокусников. Теперь у этого мошенника дом всегда переполнен народом, который находит там развлечение и пьет его прокисшее, пахнущее серой вино вместо моего отличного гохгеймера и нирштейнера, и я должен сам его выпивать, чтобы оно досталось настоящему знатоку. И едва уйдет из проклятого «Козла» шайка актеров, как туда входит гадальщица с вороном, и все снова устремляются в гостиницу выслушивать ее прорицания и разорять себя на еду и питье. А между тем, как плохо мой безбожный сосед умеет ухаживать за своими посетителями, я могу судить уже по тому, что молодой изящный господин, который останавливался у него несколько дней тому назад и сегодня вернулся, зашел не к нему, но именно ко мне. А за ним приходится ухаживать, как за принцем. Но… Ах, черт возьми! И он идет к «Золотому Козлу»! И он хочет посмотреть проклятую гадальщицу! Как раз время обеда, а господин спешит к «Золотому Козлу», презирая кушанья «Серебряного Барана»… Ваша милость! Прошу покорнейше…
Последние слова хозяин крикнул в открытое окно, но Деодатус Швенди[1] дал себя увлечь течению толпы, неудержимо стремившейся в расположенную поблизости гостиницу.
Толпа наполнила весь двор и луг перед ним. Легкий ропот ожидания порой пробегал в рядах публики. Иные приглашались в зал, другие выходили оттуда – кто с расстроенным, кто с задумчивым, кто с веселым лицом.
– Решительно не понимаю, – говорил пожилой серьезный господин, оттесненный в угол вместе с Деодатусом, – решительно не понимаю, почему правительство не прекратит этих беспорядков?
– Зачем же, – возразил Деодатус.
– Ах, – продолжал пожилой господин, – вы чужестранец и потому не знаете, что сюда время от времени приходит старуха, которая издевается над публикой с помощью своих удивительных пророчеств и прорицаний. При ней всегда бывает большой ворон, отвечающий на предлагаемые ему вопросы или, лучше сказать, болтающий всякий вздор. Хотя, говорят, некоторые предсказания ученого ворона сбывались в исключительных случаях, но все-таки я убежден, что он сотни раз ошибался самым немилосердным образом. Стоит вам только взглянуть на людей, выходящих от прорицательницы, и вы легко убедитесь, что женщина с вороном решительно сводит их с ума. Можно ли допускать в наш, благодаря Богу, просвещенный век такое пагубное суеверие!..
Далее Деодатус не слушал болтовни пришедшего в полную ярость господина, так как в это время из зала вышел смертельно бледный, с глазами, полными слез, красивый юноша, вошедший туда всего за несколько минут до того сияющим и веселым.
При этом зрелище Деодатус почувствовал, что за этой занавескою, за которую заходили люди, действительно была скрыта темная, таинственная сила, открывавшая радостным и веселым людям неотвратимое горе, ожидавшее их в будущем, и злорадно губившая всякое наслаждение сегодняшнего дня.
И тут пришла Деодатусу мысль самому войти к гадальщице и спросить у ворона, что должны были принести с собой ближайшие дни, ближайшие минуты… По таинственному стечению обстоятельств Деодатус был послан своим отцом, престарелым Амадеем Швенди, из дальних стран в Гогенфлю.
Здесь он должен был пережить самый важный момент своей жизни, здесь должно было определиться его будущее с помощью чудесного события, о котором его предупреждал отец в темных, таинственных выражениях. Деодатус должен был увидеть здесь вновь существо, которое ранее в его жизни являлось лишь в сновидениях. Он должен был убедиться, может ли это сновидение, разгораясь все ярче и светлее из заброшенной в глубину его души искры, проявиться в его реальной жизни. Он должен был встретиться с этим сном наяву, в действительности.
Деодатус уже стоял у дверей зала и готов был приподнять занавес. Он уже слышал противный каркающий голос, когда ледяной холод пронизал его нервы и неведомая сила оттащила его назад; другие посетители прошли перед ним, а он, сам не думая о том, невольно поднялся по лестнице и вошел в комнату, где был накрыт стол для многочисленных посетителей гостиницы.
Хозяин дружески вышел ему навстречу.
– Посмотрите-ка! – вскричал он. – Господин Габерланд! Вот прекрасно. Едва вы заглянули в отвратительную гостиницу «Серебряный Баран», как не могли удержаться от посещения знаменитой таверны «Золотой Козел». Имею честь предложить вам это место.
Деодатус понял, что хозяин обознался, но все более и более охваченный сильным нежеланием говорить, которое всегда появлялось у него после всякого сильного душевного потрясения, он не стал заниматься выяснением ошибки, но молча сел на указанное ему место. За столом разговор шел о гадальщице, причем высказывались самые разнообразные мнения; многие считали все ее искусство за простые фокусы; другие, напротив, признавали в ней действительно глубокое знание тайных жизненных нитей и объясняли таким образом ее дар ясновидения.
Маленький старый полный господин, постоянно нюхавший табак из золотой табакерки, которую он всякий раз затем вытирал о рукав своего сюртука и при этом с необыкновенно умным видом посмеивался, выразил мнение, что просвещенный городской совет, скромным членом которого он имеет честь состоять, скоро положит конец ремеслу проклятой колдуньи, тем более, что она даже не заправская ведьма, а просто плохая фокусница. Иметь в своем кармане события жизни, годные для всякого, и высказывать их в туманных, малограмотных изречениях, через посредство ворона – совсем еще не большая премудрость. В прошлом году на ярмарку приезжал же к нам живописец и продавец картин, в лавке которого можно было купить портреты, достаточно похожие на каждого покупателя.
Все громко рассмеялись.
– Ведь это, – вскричал один молодой человек, обращаясь к Деодатусу, – касается и вас, господин Габерланд. Ведь вы сами искусный портретист, хотя все же так высоко вы не поднимались в вашем искусстве.
Деодатус, уже второй раз названный Габерландом, который, по-видимому, был художником, не мог не испытать тайного ужаса; ему почудилось, что он – его тело и все его существо – только ужасный призрак этого ему неизвестного Габерланда. Но его внутренний ужас достиг невыразимых размеров, когда в то же мгновение, прежде чем он собрался отвечать своему собеседнику, молодой человек в дорожной одежде бросился к нему и заключил в самые дружеские объятия, восклицая:
