Кто все эти люди в черном? Что им от него надо? Они думают, что могут судить его жизнь, его поступки? Эти трое в черных атласных одеждах сидят с умными лицами, а на самом деле в их глазах пустота. Они ведь уже все решили, вернее за них решил тот, кто пытался и за него решать. Тот невидимый, и неосязвемый, кто контролирует этот мир. Кто пытался влезть в его голову и провалить миссию. Но он не поддался. А те, которые сидят сейчас в зале и шлют проклятия в его сторону, что они о жизни знают? Они все, все без исключения выполняют чью-то волю. Он видит их насквозь, их грязные души, такого же цвета, как и одежды тех троих. Только они все думают, что если будут служить тому, кто за всех решает, то останутся бессмертными. Нееет. Это он получит долгую жизнь. За то, что жил без условностей, за то, что пытался очистить этот мир от тех, у кого под одеждой чернота. Кого эта дрянь заполнила полностью, уже не спасешь. Но ведь есть и те, на кого темнота только начинала спускаться. Вот их и надо было вести к свету. А все, кто в чёрном, не понимают этого и никогда не поймут.
Этот человек в синем стоит напротив, раздражая своим противным голосом. Бубнит и бубнит. Сколько можно говорить?! И ведь самостоятельно-то слова сказать не может. Всё по бумажке читает. Читает, читает и читает. Противно.
Женщина в зале закричала. Чёрная, как ведьма. У неё даже руки чёрные. А он не любит этот цвет. Совсем не любит. Небо ночью тоже темное. И свет звезд не доходит сквозь мрак. А без этого ему холодно и одиноко. И сознание всё время путается, то унося его в бескрайний космос, то возвращая на землю, в то тело, которое ему досталось. Он не знает как себя вести, в каком из состояний он настоящий. Память, коварно подбрасывает ему картинки из разных миров. И кто он, остается загадкой даже для его воспаленного воображения. Только одно он знает твердо, ему нельзя допустить, чтобы его мозг, и его сердце тоже затянуло во тьму.
Его любимый цвет красный. Это – солнце на рассвете, цветы под окнами и свет родной звезды. Он помнит, какое наслаждение наступало, когда его руки окрашивались алым сиянием. Они просто горели необычным огнем. И пахли. Как они пахли, уму непостижимо! Это были самые чудесные моменты в его жизни. Яркое алое пятно, расползаясь по белому полю, несло спокойствие и наслаждение. Это очень красиво, когда красное на белом.
Он перевел взгляд на свои руки. Маленькие сморщенные, какие-то серые. Они сейчас мелко дрожали и потели, выдавая состояние своего хозяина. Он сжимал их в кулаки, чтобы присутствующие в зале не заметили и не приняли это за его слабость. Ему никогда не нравились его руки. По ним можно было определить, когда он нервничал.
А женщина все кричит. Он не любит крики с детства. С того самого момента как ушёл отец, мать стала все время орать на него, обвиняя что это из-за него разбили ей сердце.
Сердце! Как прекрасно, как волшебно оно билось в его руках. Это самое чудесное зрелище. Импульсы, вызываемые его сокращением, приятно покалывая, прокатывались по пальцам. Потом жаром проносились по всему телу, наполняя каждую клеточку эйфорией, заставляя уже его сердце биться в разы быстрее, а затем взрывались в мозгу, вызывая непередаваемые чувства. Нет в мире эмоций сильнее этих. Даже оргазм теряет остроту ощущений на фоне двойного сердцебиения. Эти люди, что собрались здесь, даже не представляют какое он творил добро, оберегая сердца тех, кто заляпал их чернотой. Он ведь спасал их от того смрада и того зловония, что несли они в своем развращенном сознании, заставляя своё тело раз за разом идти против природы.
… по заключению судебной медико-психиатрической экспертизы признан здоровым, – доносился до сознания бубнеж человека в синем костюме.
Конечно, он здоров. Разве больной человек мог бы работать главным архивариусом центрального книгохранилища? Как там хорошо! Тихо, спокойно. Мир книг его никогда не утомлял. Он вообще любил тишину. Даже женился на глухонемой девушке, чтобы не слышать лишнего шума, не наблюдать сцен истерики. Для него тишина является обязательным условием его существования. Если бы он мог, он вообще провел все свое время в одиночестве. Но социум давил, просто жёг его своими правилами, каждый раз раздражая и заставляя преодолевать себя. Мир, что его окружал, был невыносим в своем несовершенстве, в своей жестокости и грязи.
