Меня многое удивляет в этом мире. Например, как люди узнают друг друга в темноте и в зимней шапке. Как видят знакомого на другой стороне улицы или табличку с адресом на доме, не выходя из машины.
Меня удивляют люди, которые открывают книгу и начинают читать. Им для этого ничего не надо – ни очков, ни лупы, ни контактных линз. Они просыпаются утром и все видят. Интересно, каким наваливается на них новый день во всех подробностях?
Как можно увидеть комара, прежде чем услышишь его писк? Или как заботливые мамашки вытягивают случайный волос изо рта малыша, когда тот вот-вот его проглотит. Налет на зубах, сеченые волосы, усмешку во взгляде.
Как вылавливают женихов и невест в бассейне?
Как можно, едва сфокусировавшись, оценить обстановку? Не поворачивать голову, чтобы на что-то посмотреть. Отличать «Гуччи» от «Зары». Увидеть на странице сразу все отметки карандашом, не ползая со строчки на строчку.
Так и удивляюсь двадцать лет. Вообще-то мне двадцать два, но первый год жизни я не видела вовсе, а второй вряд ли понимала, что такое удивление. Впрочем, первые девять лет я плохо помню – зрение было слишком слабым, и в памяти остались только звуки, запахи, цвета и голоса любимых людей. Обрывочные картинки: как мы с дедом шли по фиолетовой от света фонарей улице. Буратино на обложке тетради. Халва в красной вазочке на столе у окна. Зелено-оранжевый термос с черным кофе. Старшая сестра и ее друг-сосед играют в снежки во дворе. Стол, накрытый на шестерых каждый вечер.
Потом жизнь стала обретать форму, размер и контуры. В ней появилась какая-никакая пропорция, симметрия и соразмерность. Однако по-прежнему люди вырастают передо мной как из-под земли, а книги я читаю в уродливых очках с толстенными стеклами, двигая головой от начала строки к концу. Кто-то пытался учить меня жизни – мол, надо обходиться движением глаз. А вообще, что ты читаешь? «Там, где нас нет?» Лучше бы «Доктора Живаго» почитала! Ах, читала? А я признаться, «Живаго» не понял.
Я спокойный человек, но спокойствие это выражается в том, что я не даю закипающей в груди волне гнева прорваться хоть чем-то и хоть куда-то. Все-таки инвалидность зря не дают, насмотришься в этих очередях. Я сижу здесь каждый год и доказываю, что не прозрела. Мне все еще надо платить копейки за вторую группу. Осталось два года поездить, а потом бессрочно дадут.
– Просто будут платить, и ничего для этого делать не понадобится, – говорила мама на мои вопли по поводу очередного апрельского кошмара.
В апреле мы обходили всех врачей, стояли в очередях, сдавали анализы, срывали меня с занятий в универе, таскали по больницам, заполняли тома медицинской карточки. Я скрипела зубами, но понимала, что хоть какая-то польза от меня есть семье: за квартиру платить в два раза дешевле. Пусть пока этим занимается мама. Я панически боюсь документов, людей, врачей, хамства, грязи, жизни. Я ничего в этом не понимаю, но наивно полагаю, что буду зарабатывать столько, что эти гроши мне будут не нужны и я с достоинством плюну на все.
Меня умыли раньше. В предпоследний год наших мытарств группу сняли – слепых у нас и так много, а вы прекрасно адаптированы.
– Учитесь? – вопрос казался невинным.
– Да.
– Где?
– На инязе.
Комиссия переглянулась – я заметила.
– Часто пересдаете?
В голове моей вихрем закрутилось нечто непонятное: вопрос, удивление, возмущение, растерянность.
– Вообще не пересдаю.
Надо было разныться и пустить слезу: «ой, да еле тянууууу! Да понес меня рогатый в это бесовское логово!!! Да как я себя, убогую, переоценииилаааа!»
Но я привыкла собой гордиться. В конце концов, я слепая, а не умственно отсталая, почему я должна пересдавать?! Точнее, я не совсем слепая, я на девяносто девять и девять процентов, но даже пламя одной свечи режет мрак. Ноль целых хрен десятых процента зрения позволили мне доучиться на инязе, а инвалидные льготы – не скрою – помогли туда попасть.
Не пересдаю я не потому, что умная, а потому, что гордая – невыносима мысль за кем-то бегать, ломать шапку, унижаться. Фу-фу, лучше хоть на «тройки», но сразу, из головы вон и летом отдыхать. Догордилась. Третья группа. Рабочая – иди, зарабатывай свои миллионы. Только характеристики остались прежними, как на вторую.
Переоценила я себя. Ни себя, ни жизни не знаю.
Хотя, казалось, наоборот. Я ж такой мыслитель! Когда растешь одна, есть время на самопознание. Я бы многое могла о себе наговорить – как люблю ночь, но меня больше не тревожит луна, каким я вижу этот мир, а какой у меня есть про запас и, разумеется, в нем я чувствую себя лучше, чем в реальном. Но это скучно. Даже мне опостылело. Люди вроде меня с детства знают, как мир жесток, и быстро понимают, что никто им ничего не должен. Но когда отбирают даже то, что считалось твоим по праву… противно! И маме противно, а отец вообще порвать всех собирался – еле отговорили. Теперь думаю, зря. Это мне даже в кладбищенских крестах плюсы видятся, а родители жизнь знают.
Вот и мне предстоит узнать.
Я боюсь жить, наверно я трус,
Денег нет, зато есть пригородный блюз…
Майк Науменко
Бабуля, которая сдает мне комнату, – крайне веселый человек. С ней живет внук, и раз в месяц заходит внучка – когда пенсию приносят. Тут можно услышать много веселого:
– Вот, (непечатное слово), повадилась, юбку надела, жопа торчит, денег ей подавай, мать твою!
Далее следовало еще много непечатных слов. Ненормативную лексику я обычно воспринимаю в штыки, но баба Шура превращала этот поток нечистот в произведение искусства, и я невольно прислушивалась, лежа на ортопедической кровати.
Натаху такое обращение не коробило. Привычка! Да и деньги бабка все-таки дает. Брату же Натахиному повезло меньше, потому как он живет здесь постоянно.
По утрам бабка будила внука:
– Жень, вставай, в школу пора!
– Ща, ба…
– Вставай, Жень, опоздаешь!
– Ща, ща, бабуль, погоди… Ты бы пока яишенку, что ль, спроворила…
– Ах, яишенку тебе? – передразнивала его баба Шура. – Хренишенку! – это я, само собой, смягчила. – Зубы по лопате, все поел, скотина!
Женьку с кровати ветром сдувало. Убегал он в школу голодный и на первой космической.
Я тем временем пыталась спать дальше, накрыв голову подушкой. Иногда получалось. Вообще чудо это – сидеть дома в сентябре. И в ближайшее время никаких дел не придвинется. По идее, наступил кризис 22 лет, но я пока не ощущала. Для меня продолжалось лето: сентябрь теплее обычного, и даже вода в реке еще не остыла.
