– Больше нет царей в России, больше нет империи и больше нет Ленинграда. Осталось лишь эхо Ленинграда, которое мы слышим до сих пор. Мы обязаны слышать его эхо. Слышать его эхо – значит, помнить и тех, кто погиб, и тех, кто дожил до настоящего момента нашей истории, – подумал блокадник Ленинграда Роман Летописный, который выжил в беспощадной войне с изуверами фашизма. – Андрюша, ты понимаешь меня?
– Да, деда! – ответил правнук, который играл с машинкой на письменном столе Романа, который сидел в кресле, пил чай и ел печенье «Мария». Одновременно он смотрел через окно на небо Санкт-Петербурга и вспоминал слова своей жены, которая погибла от голода при блокаде Ленинграда. Марина говорила ему, чтобы он не забывал её и вырастил сына, который будет жить в лучшие времена для страны. Ещё в военное время они успели пожениться, и у них родился сын, которому дали имя Александр.
– Я заберу твоего правнука? – спросил сын Александр, когда он вошёл в комнату своего отца. – Ты знаешь, что мы договорились с Анной показать его доктору.
– Само собой. Но ответь мне вот на какой вопрос. Я жил в другое время. Ещё тогда мы ценили каждую крошку хлеба. А сейчас что происходит с нами? Почему мы выбрасываем еду? Мы сошли с ума? Мы забыли о том, что такое голод?
– Мы, правда, все сошли с ума. Уже нет тех времен. Уже нет тех ценностей. Уже нет того отношения к еде, когда ты вместе с мамой жил.
– Бедная моя Маруся, как же она понимала ценность хлеба, как я и ты. Я думаю пусть так, лучше пусть никто не знает, как было при Блокаде Ленинграда. Пусть лучше никто не будет помнить, как мы голодали, и на что мы шли, чтобы выжить.
– Да, ты прав. Тебе помочь спуститься на улицу?
– Да, спасибо тебе. Главное, чтобы внук поменьше болел. Простуда за простудой. Вы же скоро приедете? Я вас на лавочке подожду.
– Да, мы особо не задержимся.
Сын помог своему отцу спуститься на улицу, а затем Александр вместе со своей женой Анной и внуком Андреем поехали в поликлинику на приём к доктору. Роман Летописный сидел на привычной для него лавочке и наблюдал за голубями, которые клевали крошки хлеба, что он бросал им.
