я
Я.
Я в вакууме. Не знаю, как долго. Не могу пошевелиться. Сложно сфокусироваться. Нет органов чувств. Руки и ноги… Ничего нет.
Но я уже могу думать. Можно ли считать себя в сознании, если не ощущаешь тела?
Я почти осознала, кто я. Надо вспомнить, что произошло. Первая мысль – ощущение движения.
Куда или откуда? Не знаю.
Перевожу внимание. Стоит гул. Что это? Оно здесь, внутри. Оно в голове. Этот шум был всегда, просто я не обращала на него внимания. Он связан с тем, первым, чувством. Он родился в этом движении. Не сразу, почти в конце. В момент вспышки. Вспышка?.. Удар!
Я вспомнила! Дорога, корова, удар. Тогда и появился гул. Сквозь него слышу крик. Но это не я.
Мама!
Папа!
Что с ними? Где они? Где я?!
Страшно.
Ип.
Что-то пищит будто издалека. Раньше я не замечала. Редкий и размеренный, звук прятался за общим шумом в голове. Но писк – снаружи, и становится чаще. В унисон пульсирует в висках. Словно биение провоцирует звук.
Ип. Ип.
Пробивается что-то новое – запах. Горько-резкий спирт и кислотно-едкая химия. Это сочетание не спутать ни с чем.
Больница.
Ощущаю дуновение воздуха откуда-то справа. Пошевелиться по-прежнему не могу. Непроглядная тьма постепенно рассеивается.
Выплываю на поверхность сознания.
Знакомый голос зовёт меня. Голос сестры…
Ип. Ип. Ип.
Теряю силы. Снова тянет на дно.
Холодно.
Жутко.
Помоги!
Её голос тёплой рукой хватает и тащит меня вверх.
Ипипипипипипипипипипипипипипипипипипи
Резкий вдох обжигает горло. Всё, что могу выдавить из себя:
– Пить.
Том идёт по сумрачному, едва освещённому, помещению где-то на одной из нижних палуб. Он не понимает, как попал сюда. Покрытые инеем, металлические стены давят на его мозг. За железной переборкой царит ледяная бесконечная пустота.
Когда-то в детстве брат в шутку запер его в подвале, полном крыс и всевозможных чудовищ, которых только могло себе представить детское воображение.
Внутри всё дрожит, ладони влажные и скользкие, никак не получается сконцентрироваться на собственных мыслях. Клаустрофобия. Всё точно так же, как в детстве, только теперь по-настоящему.
Шум машинного отделения, к которому сложно привыкнуть даже после многих часов, доносится спереди. Его слышно повсюду, из любого места, где он успел побывать: значит, корабль движется. Пока неясно, куда, но это лучше, чем быть просто брошенным. Нет звуков бьющейся волны о борт. Нет ничего, что могло бы подтвердить наличие вокруг каких-либо глубин. От осознания неизвестности становится только хуже. Скрип железа – ещё один звук, который периодически появляется то тут, то там. Сводит зубы; будто кто-то нарочито медленно открывает и закрывает несмазанную дверь. Каждый раз Том вздрагивает, но продолжает двигаться.
Он не из смелых парней, которые могут посмотреть опасности в лицо и одолеть преграду. Том не может справиться даже с собственными комплексами. Он весит достаточно много, его ещё со времён школы обзывали «жирдяем». Подъём по лестнице на второй этаж вызывает такое напряжение организма, что со лба буквально ручьями льётся пот. Одышка появляется после малейшей физической нагрузки. Но умирать Том не хочет.
Пытаясь вернуться в кают-компанию, он теряется ещё больше. Тусклые лампы давят на глаза. Подобное освещение иногда называют интимным, только вот обстановка не позволяет его таким представить; практически невозможно различить, что находится впереди.
Слышится лёгкий ненавязчивый, но вместе с тем пробегающий льдом по позвоночнику, хрип. Том резко разворачивается. Никого. Впереди – тоже. Вокруг слишком много непонятных ему железок. Все цельные, словно вместе они составляют какую-то конструкцию. Любая попытка отломать, или отсоединить хоть одну для вооружения заканчивается провалом. На переборке на уровне глаз еле видны какие-то цифры: они появляются примерно раз в пять-шесть метров. Том идёт на их уменьшение. Шёл на уменьшение. Сейчас он замирает. Хрип повторяется буквально в нескольких сантиметрах от затылка. Парень оборачивается, издав испуганный и невнятный вскрик. Вновь никого. Пытаясь убедить сознание, что это всего лишь слуховая галлюцинация, он ускоряет шаг.
Надо сохранять здравый смысл, однако паника охватывает его. Должен же где-то быть трап вверх, или хотя бы дверь, или хотя бы люк! Что-нибудь! Он согласен взбираться целый километр, лишь бы выйти из этого помещения. Ещё чуть-чуть, и Том сойдёт с ума. Отчётливое ощущение, что кто-то следит, не даёт ему собраться с мыслями.
Коридор становится уже, ещё немного, и потолок будет касаться макушки. Секунда, и всё расширяется обратно на своё место. Стены движутся, словно Том принял какие-то психотропные препараты, но такого не было уже больше четырёх лет. Как давно он находится здесь, понять очень сложно. Время остановилось. Оно просто закончилось – нет ни часов, ни расписания на день, есть только цель – выбраться, и всё. Хорошо это или плохо, сказать нельзя. С одной стороны, ежедневная рабочая рутина в офисе уже давно достала этого парня, с другой – теперь нет никакой стабильности, нет чёткости в происходящем.
Появившийся только что из ниоткуда едва ощутимый сквозняк заставляет Тома бежать, что есть сил. Воздуха не хватает. Последний раз он бегал в школе на уроке физкультуры, и остальные громко смеялись над его трясущимся животом. Даже учитель не мог сдержать смеха: скорее всего, поэтому и поставил удовлетворительную оценку. Вот бы сейчас кто-то оценил его старания и поощрил!
Ногами он издаёт очень много шума. Всё вокруг заполнено топотом, ударами о железную пластину вместо пола. Услышать что-либо теперь не представляется возможным, и, хотя Том пытается себя убедить, что всё хорошо, что не существует монстров и всей прочей чепухи из детских фантазий, бежит он именно от них.
Том спотыкается, как назло, о свои же ноги и, в попытке встать, замирает на холодной палубе. От осознания собственной ничтожности по лицу текут слёзы. Он так ничего и не понял – куда бежал, и кто сопровождал его весь путь. Неуловимая жидкая струйка серого дыма, которую может развеять легчайшее дуновение, медленно поднимается вверх. То, что происходит дальше, становится последним в его сознании. Надпись напротив глаз в свете приглушённой лампы – «Шпангоут 65». Это всё, что замечает Том. А его самого больше никто никогда не увидит.
