Антон Игнатов расставался с дочерью на парковке у входа в здание аэропорта. Варька, его маленькая Варька, улетала в Канаду. На год или два. Быть может даже на пять. Они не говорили об этом вслух, но…
Варя повисла у него на шее, заливаясь слезами.
– Пааап, прости меня, пап!
– Маленькая моя, глупости не говори! – голос предательски дрогнул, и Антон прикрыл глаза, крепко прижимая дочь к груди. – Тебе пора. Мама уже ждет.
– Подождёт, – огрызнулась Варя. – Она не одна. А ты? Пап, как же ты…
Дочь снова разревелась. Антон вздохнул, слегка тряхнул ее за плечи и предложил:
– Тогда оставайся!
Варвара моргнула, громко всхлипнула и вытерла нос рукавом светлой джинсовой куртки.
– Ну пап!
– Тогда не оставайся, – он постарался улыбнуться, но вышло кисло. – Главное, помни, что тебе всегда есть, куда вернуться. Беги уже, дочь. Марк ждет. И твоя мать тоже.
– Точно не пойдешь? – спросила Варя и сложила руки в умоляющем жесте.
– Нет, Вареник! Долгие проводы – лишние слезы. Тебе и мамы хватит.
– Я люблю тебя, пап!
– А я тебя! Беги!
Варька всхлипнула и подхватила с земли рюкзак. Все остальные вещи были у Марка.
– Пока? – прошептала его дочь.
– До свидания, Вареник! – твердо проговорил Антон и поспешил скрыться в машине.
Она все поняла. Резко развернулась и торопливо зашагала ко входу в терминал, где ее уже ждал Марк, Варькин муж. Тот самый, ради которого его двадцатидвухлетняя дочь летела за океан.
– Пока, Вареник! – пробормотал Антон и повернул ключ зажигания.
Как только черный Гранд Витара выбрался на М11, Антон врубил на полную "Come As You Are" Nirvana и утопил в пол педаль газа.
День подходил к концу.
День его рождения.
Сорок один год – это не шутки. Это уже не безмятежная юность, но и до старости далеко. Антон хотел бы назвать этот возраст зрелостью, но….
За плечами остались бурная молодость и ранний брак, учеба в педагогическом университете и плач новорожденной Варьки по ночам. Диплом, детский сад и вечные простуды. Школа. Тетради. Слезы. Жена Ольга, бросившая из-за дочери учебу. Ссоры. И снова слезы. Они развелись, когда Варе исполнилось десять.
Он многое успел. Но так ничего и не понял. А потому сегодня, побросав в багажник минимум необходимых вещей, он бежал из шумной, суетливой Москвы туда, где прошло его детство. На озеро Селигер.
Тетя Шура позвонила вовремя. Тогда, когда Антон уже был готов остановиться в любом придорожном мотеле и залить свое сорокаоднолетие чем-нибудь покрепче кофе. Она всегда звонила вовремя.
– Антошка, ты где? – прокричала тетушка в трубку, и Антон поспешил уменьшить в машине звук. – Антоша, Вареньку проводил?
Его двоюродной бабушке Александре Дмитриевне весной исполнилось девяносто два. В меру общительная вдова к тому же обладала отменным инстинктом самосохранения. Чтобы не сидеть летом с очередными правнуками, тетя Шура рванула в пустующий последние несколько лет дом под Осташковым, позвав в компаньоны Антона. И он согласился.
– Торжок проехал, теть Шур!
– Торжок?
– Торжок, да! – Антон повысил голос. – Связь здесь плохая. Часа через два буду!
– Успеешь?
– А куда торопиться, теть Шур?
– Вот и не торопись! – отрезала тетушка и отключила вызов.
Антон засмеялся и врубил Metallica на всю.
Дом в деревеньке Заузье когда-то принадлежал его прабабке Анне Павловне Игнатовой, и в детстве Антон проводил на озере каждое лето в компании трех троюродных братьев и сестры. Они купались, рыбачили, кормили комаров. Дрались, влюблялись и ввязывались во всякие неприятности. А потом детство кончилось, а прабабушка умерла. Дом перешел к ее старшему сыну и его жене – Александре Дмитриевне. Это было лет двадцать назад, кажется. С тех пор Антон был на Селигере раза два от силы.
То, что в их семье было принято называть "под Осташковым", на самом деле представляло собой почти семьдесят километров практически по бездорожью. И Антон не мог осуждать братьев или сестру за то, что те не желали отпускать бабушку в Заузье одну. За двадцать лет здесь ничего не изменилось, а дороги стали только хуже. Когда-то родители сажали их вечером в поезд "Москва – Осташков", который останавливался на каждом полустанке, не успев толком и разогнаться. Целых двенадцать часов они тряслись в плацкарте под гитарные песни походников и бряцание ложек в стаканах с высокими ажурными подстаканниками. Тот чай был самым вкусным на свете. А потом, на рассвете, скорый поезд прибывал в Осташков. Там их встречал сосед дядя Коля, они забирались в УАЗик Буханку, под самую крышу набитый всякой всячиной, и ехали в Загузье. Так Максим, самый старший брат, звал место их ежегодной ссылки.
Осташков остался позади, избитый асфальт сменился пыльным гравием. Заузье приближалось. Слева от дороги, между деревьями мелькнуло озеро, и Антон не выдержал. Остановился у обочины и выбрался из автомобиля. Солнце уже спряталось за лесом, но до ночи было еще далеко. Вечера в июне светлые. И особенные – юные и как будто невесомые. Антон вдохнул полной грудью, наслаждаясь вечерней сыростью и прохладой. Комары не заставили себя ждать. С противным писком они атаковали свежую московскую кровь, и Антон срочно ретировался в машину. Подумать только, а он и забыл какие злющие в июне комары!
Он хотел предупредить тетю Шуру, что будет уже скоро, но связи не было. Стоял тихий безлюдный вечер.
В Заузье Антон въехал ближе к полуночи. К его удивлению, деревню было не узнать. На главной улице, на месте покосившихся домишек довоенной, если не дореволюционной, постройки высились современные резные терема и каменные дворцы, по самые крыши надежно спрятанные за глухими заборами. Именно из-за этих заборов он только чудом не пропустил поворот в проулок, а точнее – маленький, всего на три дома, тупик.
Прабабкину избу он не узнал. За темным евроштакетником скрывался кукольный домик, обитый сайдингом цвета молодой листвы. Перед домом, там, где когда-то были густые заросли шиповника и золотых шаров, теперь виднелись аккуратные пихты. Антон не успел еще осознать всю глубину перемен, произошедших с его Загузьем, когда глухие ворота бесшумно отъехали в сторону, открывая вид на просторную асфальтированную парковку, на которой, опираясь на палку, стояла тетка Шура и усердно махала ему свободной рукой.
