«Система сгнила,
как всякая порядочная рыба…»
Александр ЛЕБЕДЬ.
– Помнишь, бабка, в тот год, когда Брайан Джонс утоп в своем корыте, сошли с ума все собаки? – Щукарь досадливо щелкнул языком. – Клевое время было!
– Да, – чмокнула бабка обвисшими губами, – мы их тогдась три года жрали. А то щас: одна рыба.
Щукарь ущипнул себя за бороду, но не проснулся.
– Да я ж не сплю, – вспомнил он и хлопнул себя по лбу.
– Ась? – не расслышала бабка.
Щукарь хлебнул ухи, брезгливо поморщившись.
– Говорю, с мазилой вчерась бредень в запруд тюркали, аж два раза. И ничего! Третий раз тянем, а там – рыба сом с большим усом. И давай он нам про семью да про детишек…
– Кто? Ведров, что ль?
– Не, сом, – Щукарь отставил пустую лохань и на полную катушку врубил патефон. – В этой дыре…
Will all your money buy you for giveness,
Keep you from sickness or keep you from cold?
– Эх, дед, была б моя воля, я б всех твоих голубых педерастов поутопила б! Развели, понимаешь, рябь несусветную, простому человеку сунуться некуда – разве только в омут?! Деньги сетью тянут, блядуют напропалую да вас, дураков, туда же. Выпили-то с мазилой сколько, ась?
– Да не пили мы. Ну, самую малость, – дед изобразил руками что-то вроде фокуса. – Ну вот, он и говорит: так мол и так, господа-товарищи, что хотите просите, только отпустите! А мы ему: что могешь-то? Могу, говорит, страну вашу свининой накормить, могу одеть-обуть во все модное, а могу и вовсе вечными вас сделать, на небо отпустить, только нежелательно это.
Бабка киловато насупилась:
– Это точно, нежелательно. Как представлю – всю жисть в лаптях ходить да карасей дрючить, селедку потрошить – боязно. А от свининки зря отказался! Тьфу ты, размечталась… Пить надо меньше, дед, и перестанут сомы к тебе ходить. Не дело это.
Щукарь вновь ущипнул себя за бороду и продолжительно уснул. И снилось ему чудо.
Будто вошел в их раздолбанную хату купец-молодец, пальцы веером, клеши клевером, и говорит:
– Хочешь, Щукарь, я тебе милость сделаю?
– Хочу, – отвечает Щукарь, – чего ж не хотеть. Только что за милость твоя?
– А то и милость, что сам знаешь. Живешь-то, поди, в Нижнем Содоме…
– Живу, – говорит, – но сам не знаю, чего хочу. Вот и сома волшебного отпустил вчерась.
– Не гони, дед. Не бывает сомов говорящих. Но нравишься ты мне глупостью своею, так и быть, сделаю я тебе милость.
С такими словами вывел он Щукаря в огород, покопался в кармане своем малиновом, достал зернышко бобовое и бросил в землю. Старуха охает, а зернышко то росток дало. Помочился на нее купец-молодец, оно и выросло до самого неба – ни конца ни краю не видать.
– Лезь, – говорит. – Там и милость найдешь. Да не забудь бобов-то нащипать и в мешок собери. Внизу пригодится…
С такими словами и исчез, лишь пыль столбом от коня шестисотого. Отпихнул Щукарь бабку и полез наверх. Ветер в ушах свистит, птицы железные туда-сюда шныряют, а он все лезет. И слышит, как бабка внизу матерится, на чем свет стоит его проклинает.
Набрал он ажный мешок и давай спускаться, да запутался во вьюне проклятом и мешок-то из рук выпустил. Спустился вниз, а старуха мертвая лежит, мешком убитая.
Тут Щукарь и проснулся.
Will all your money keep you from madness,
Keep you from sadness when you’re down in the hole?
– Белуга! – доктор Вьюн заискивающе посмотрел на бабку. – Хана деду. Впрочем, если рыбьим жиром попробовать…
– Говорила ведь, бросай пить! – запричитала бабка, подталкивая лекаря к выходу. Вьюн покосился на спившегося Щукаря и ему сделалось обидно.
– Послушайте, любезная, – попытался урезонить старуху, – ведь время тратил, на вызов спешил, то да се, а вы… Хоть косяком угостили бы. Бабка сжалилась и протянула Вьюну ржавую консервную банку:
– Последний.
– Милостиво благодарим! – лекарь немедленно занюхнул понюшку и тут же встретился с дедом. – Отменный косячок, скажу я вам, давно такого не нюхивал.
Щукарь презрительно поморщился.
– Мне бы водочки.
– Водочку браконьеры попили, – Вьюн досадливо махнул рукой, вильнул хвостом и исчез в бурных зарослях криптокорины.
Ржавая банка с неимоверным грохотом, свойственным средним широтам, грохнулась на каменистое дно водоема, распугав ершистую мелюзгу. Сом поманил усами Щукаря – тот осторожно приблизился. В умных сомьих глазах блеснул огонек доверия.
– Скажи, Щукарь, в чем, по-твоему, сила?
– Да не знаю я, – Щукарь почесал затылок. – Наверное, в деньгах.
– Вот и брат-судак так говорит… А по-моему сила в правде, у кого она есть, тот и сильней.
Щукарь спросил его – а у кого она есть? – но сом уже прилип к какой-то зеленой склянке и ничего не расслышал, кроме собственного биения сердца и приближающегося шторма.
Щукарь поплыл дальше, разглядывая корявые надписи на заборе, сделанные подводным мелом. Одна из них гласила:
«ВСЕ ЛЮДИ – ЗВЕРИ, ВСЕ РЫБЫ – ПТИЦЫ»
– Клево! – восхитился Щукарь невиданному полету мысли неизвестного пиита. – Небось, год сочинял?!
Деду показалось, что это чистой воды проповедь, и чтобы спасти от казни кровавой неизвестного пиита, стер он надпись хвостом и дальше поплыл, весьма осчастливленный своим поступком, приговаривая утреннюю молитву:
– Рожденный плавать летать не сможет, рожденный плавать летать не сможет, рожденный пла…
По правый плавник белела другая надпись:
«КИЛЬКА – ЖЕНЩИНА ЛЕГКОГО ПОВЕДЕНИЯ»
– А кто ж тяжелого? – подумал дед. Сам себе и ответил. – Должно быть, стерлядь.
– Дурак ты, Щукарь, и надписи твои дурацкие, – неожиданно подкравшийся Ведров-Водкин больно ткнул его в брюшко. – Не проголодался, что ль?
Так плывем скорей, там икру Йозефа выдают, настоящую; Лебедь, говорят, всем гуманитарную помощь объявил. Так и сказал: среда, мол, рыбный день, то есть наш день с тобой.
– Мне бы водочки, – промямлил Щукарь, но от приглашения не отказался. Наверху было полно разношерстного народа: тут тебе и толстолобики тупорылые, тут тебе и уклейки приставучие, даже рак забрел на угощение, правда, тут же был сожран с пивом каким-то заезжим чудом-иудом.
– Не можно жить так, – увещевал его сам Лебедь. – Не ешь себе подобных, это закон. Нельзя и на хер сесть, и рыбку съесть. Это закон. И жариться на адовой сковородке всем, преступившим сеи законы. Аминь. Противно стало Щукарю слушать законы Лебедя, он осторожно отплыл от коллектива и, бросив якорь у ворот ночного клуба «РыбоLOVE», тихо загрустил о всеобщем счастье.
Down in the hole, down in the hole,
No escape from trouble, nowhere to go.
Бабка рубанула кулаком по столу и призвала Щукаря к вечерней молитве.
– Тебя ж мешком убило? – удивился Щукарь.
– Хе, – ответила бабка и ехидно ухмыльнулась. – Тогда ты от белуги сдох!
