Небо ещё долго будет светлым. В который раз за день выглядывая в окно, я видел очертания городских улиц, удивительно тихих, удивительно пустых. Солнце освещало белые стены соседних зданий огненным, предзакатным светом. В прежние времена я бы мог подумать, и обязательно подумал, о красоте мгновения, но теперь думал о светиле исключительно как о небесном теле, о части космоса. Космоса, из которого на планету несётся уродливой формы кусок камня. Теперь свет от звезды не казался таким уж нежным, тёплым, но оставался по-прежнему вдохновляющим, впрочем, будь я художником, то от таких впечатлений набросал бы на полотне нечто разрушительное. К счастью, я писатель.
Мне дважды не повезло: я жил в эпоху разложения литературы, а теперь живу в эпоху разложения целого мира, однако литература в последнее время наоборот поднялась, приободрилась, воскресла. Не своевременно, но она вдруг стала тем, чем и формировалась когда-то, до того, как всё сломалось, для этого только и пришлось, что сломать целую планету, населённую нами, кто эту литературу и придумал. Произошло это не сразу, как не сложно догадаться, сперва наступили страх, паника, неверие, хаос, а потом – принятие, а за ним – откровение; жизнь-то ведь не заканчивается, она продлится до того дня, пока мы все не соединимся с исполином из тёмного космоса, пока все мы не сплющимся в объятиях с чем-то по-настоящему ужасным. Когда его тень на мгновение закроет небо, мы совсем не успеем его рассмотреть, но каждый из нас получит свой кусочек метеорита в том или ином виде. Прощальный подарок от вселенной, который мы не просили, как когда-то не просили несчастные бестолковые динозавры, но им хотя бы достался хищник помельче, нас же ждет грандиозное шоу, и на наши кости в земле никто не наткнётся копая колодцы.
Шок. Время первого шока прошло. Прошло у всех, кто дожил до сегодняшнего дня, пережив первое потрясение. Таких много, таких большинство. Человечество удивительно стойкое, оно сильное, оно упёртое. Как же оно хорошо; и лучше, чем я думал и представлял всю жизнь. Люди хорошие. Ни один фантаст и антиутопист не угадал, все они промахнулись, все они не понимали, с кем живут на одной земле, кто их окружает. Когда-то не знал и я, и долго ничего не понимал, но прозрел чуть раньше всех, и только теперь понимаю почти всё. Поздно. Как обычно, всё приходит поздно.
Надеюсь, вы не успели забыть как начиналась история? Я опишу это так, как запомнилось мне. Мелькнула проходная новость про какой-то объект в космосе, с определенной вероятностью способный нагрянуть к нам в гости. Новость как новость, только на полпути моего бытия столько случалось этих потенциальных объектов, что и эту страшилку мимо ушей пропустили абсолютно все. Чуть позже напоминание повторилось, став куда обстоятельнее и детальнее, а потом снова, и снова, и снова; а подробностей всё больше, а прогнозы всё угрожающе. Всякий новый раз некоторым группам людей становилось тревожнее, но не мне, я посмеивался над мнительными и впечатлительными, продолжая жить без каких-либо опасений за свою жизнь, во всяком случае, сохраняя уверенность, что если я и внезапно умру от чего, то точно не от камня из космоса. В то время я как раз читал книгу про яды и с удовольствием иронизировал на тему куда большей опасности от маленьких ядовитых лягушек, чем от астероидов. Впрочем если рассудить иначе, если уж человека способно убить крохотное земноводное, то почему бы с этим не справиться астероиду? Вопрос лишь в перспективах встречи одного с другим. Я долго размышлял на тему опасности от малых и больших объектов, старательно опуская за скобки вероятностью встречи с лягушкой или астероидом. Моё воображение рисовало как скромные, но по-прежнему опасные камни, так и великанских лягушек, поглощающих разом острова, полные голых и расслабленных туристов, похожих на уязвимую мошкару на кувшинке. На почве только нарастающей истерии и собственных фантастических опытов приснился детский страх – как меня, хрупкого мальчишку, на поле бодает жуткого вида корова с огромными кривыми рогами, пробивая насквозь, потом поднимает и с воем несётся вперёд с моей проколотой тушей, а я ору, но ничего сделать не могу. Я проснулся в холодном поту и даже правый бок покалывал, но через секунды я успокоился и громко рассмеялся, и долго продолжал хохотать, еле-еле успокоившись, так меня пробрало. После отдышался, вытер слёзы, поднялся, раздвинул шторы, и с наслаждением увидел за окном большой громкий асфальтобетонный город. Ухмыльнувшись той корове, рассмеявшись в её воображаемую морду и зачем-то показав в окно неприличный жест, я повторно залился гоготом, потому что знал, в городе она безвластна, на этих улицах коровы быть не может, ей без каких-либо оговорок нет места, а если она и появится каким-то образом, то её саму охватит такой страх, так что ей будет не до размахивания рогами, а значит, здесь я в безопасности.
Примерно на следующий день все люди достоверно узнали: через десять лет прилетит астероид и прицельно врежется в нас. Врежется основательно, не как-то по касательной, бочком, кусочком, а всей своей массой, да прямо в сердце планеты. Умельцы постарались нарисовать как можно больше проекций и имитаций удара, в самых красочных подробностях изобразив момент столкновения и разрушения планеты и астероида за компанию. Это крутилось и повторялось так часто, что человек с самой примитивной фантазией и склонностью к эскапизму все равно выполз бы из своих ограничений и представил и осознал самым наилучшим образом всю суть грядущей катастрофы. Не обошло это стороной и меня, но с воображением у меня и так порядок. Зато я выучил новое слово – «энтропия» – и пару раз использовал в книгах и спорах на работе. Хоть что-то полезное.
Первые часы я думал только об одном: почему через десять лет? Почему такая ровная цифра? Удивительно, этот астроид как будто готовился и старательно подбирал время появления. (А возник он и правда словно из ниоткуда. Из небытия. По крайне мере так говорили, а я не стремился проверять. К чему? В сущности, какая разница, откуда он, как будто это что-то изменит.) Это больше напоминало какой-то фарс. Действительно, какие ещё десять лет? Почему? Что за круглые даты? Я бы с лёгкостью поверил, прилети он через каких-нибудь четырнадцать или может быть двадцать семь лет, цифры вполне себе случайные, неочевидные, но десять… Тринадцать или шестьсот шестьдесят шесть лет сразу бы назвали, чтобы окончательно сгустить краски. Эта юбилейная цифра смутила меня сильнее всего, я видел в ней самый настоящий подвох и даже посредственный розыгрыш, но потом прочёл подробнее, несколько раз уточнил, и оказалось, что не десять, а что-то около девяти лет и девяти месяцев сколько-то дней и сколько-то часов, минут, секунд. Поразительная точность. Вот это больше походило на правду, это заставило меня поверить. И кажется, не только меня. В первые часы после появления новостей семьи затихли, дома затихли, улицы затихли, города затихли, целый мир затих. Я не ручаюсь, но мне кажется, в те минуты где-то да точно остановился целый завод, до того функционировавший десятилетиями без пауз. Я отчетливо представлял себе лица испуганных, шокированных, сконфуженных и всячески ошеломленных людей. На скорую руку я накидал список мест, где и при каких обстоятельствах случайного человека могла бы настигнуть горькая весть, и у меня набралось так много вариантов, что в конце концов я утратил к этому интерес и забыл, для чего вообще это фиксировал. Придя в себя, я смотрел в окно и с замиранием ждал, когда что-нибудь начнётся. И оно началось. Началось предсказуемо. В этом вопросе все фантасты и прочие выдумщики наверняка бы не ошиблись. На улицы, как горошины из банки, посыпались люди, и начались волнения. Впрочем, зря я скромничаю, волнения – это когда пошумели и разошлись, здесь же началось безумие, подкреплённое внезапно овладевшей примативностью и проявившимися некоторыми другими массовыми состояниями. Первое время допускалось тешить себя надеждами, что это не волнения вовсе, общество в порядке, ему лишь нужно собраться вместе на улице, дабы преодолеть обуявший всех страх. Многим утешителям рисовались мнимые картины, как поражённые горожане сидят в кафе или на ступенях, шёпотом обсуждая вести, как случайные прохожие помогают и поддерживают нуждающихся в помощи первых встречных, как бармены бесплатно наливают тем, кому неизбежно требуется, как психологи проводят сеансы массовой терапии с рупором в руках, а государства и силовые структуры мужественно поддерживают жизнеобеспечение городов. Так почему-то думал и я, но в первые же минуты увидев в толпе определенные физиономии, понял – неизбежна аномия. Она и грянула, да с таким размахом, таким охватом, таким задором, что иные события прошлого казались шалостью. Я не знаток истории, аж уж истории протестов и революций подавно, но здесь назревал грандиозный коллапс цивилизации, я догадывался. Побежав прочь и спрятавшись дома, я долго размышлял и философствовал на темы общественных волнений, на скорую выискивая самые разные примеры из истории, когда толпы выходили на улицы и что-то совершали. Я пытался понять дальнейшую логику развития событий, но осторожно выглядывая в окно, ничего не понимал. Смотря на город сверху, я ощущал себя над ситуацией и пытался раскрыть, в чем кроется загадочная причина таких явлений, пытался осмыслить, почему мы переходим к крушению, когда ситуация не требует крушения, но, если честно, ответа не нашёл, поэтому поделиться мне с вами ровно нечем.
