Я не так собиралась встретить этот день. Не прислоняясь к ледяной стене, обхватив себя руками, закрыв глаза, то проваливаясь в сон, то просыпаясь, чтобы проверить время на мобильном: пора?
– А ты чем по жизни занимаешься? – лениво спросила одна из розоволосых, которые часа три назад зажигали на танцполе, а теперь мёрзли вместе со мной в томительном ожидании, держась за стенку и медленно моргая слипшимися ресницами.
Отвечать не хотелось. Но я ответила. Не то чтобы выпендривалась, но…
Мне это правда было нужно. Вроде лекарства от всех болезней. Точнее, от одной.
– О-о-о, – простонала девочка-фламинго, – как это круто! Я тоже хотела! Давно хотела! А что ты заканчивала?
Но я не ответила ей: мобильный показывал, что пора, и я ему поверила. Сбежала по ступенькам, перепачканным мартовской снежной кашей, в подземный переход, спугнула парочку голубей, что-то выклёвывавших из грязной лужи. Всполошённые, они разлетелись в разные стороны. Так и надо всем парочкам на свете!
– Не уходи! Пожалуйста! Не уходи! – кричала мне вслед девочка-фламинго. Я обернулась. Она ползла за мной, держась за стенку обеими руками и даже прижимаясь щекой, будто танцуя с ней танго. Слишком много коктейлей, слишком. Я покачала головой. Эти слова должен был пять часов назад произнести совсем другой человек.
В метро я заснула. Когда открыла глаза, двери вагона были распахнуты. Я узнала стены, чёрно-коричневые, ребристые, словно собранные в мелкую гармошку, и вскочила, но двери захлопнулись, словно только и ждали, когда я проснусь. Поезд тронулся дальше, а я ухватилась за поручень и опустила глаза. Все, кто не спал, смотрели на меня, а дядька с чемоданом, сидевший ближе всех к выходу, зачем-то оглядел меня с головы до ног, потом с ног до головы. Люди любят смотреть на неудачников. Им хотелось изучить меня: что с ней не так? Почему она проспала свою станцию?
Когда в конце концов я выбралась на улицу, было почти светло и ни капельки не тепло. Я шмыгнула носом, вынула шапку из кармана куртки, натянула. Решила сократить дорогу, пройдя через сквер.
Подумала о времени, но не подумала о дороге. Лёд в сквере никто счищать и не собирался, всех всё устраивало, и вместо того чтобы идти и дремать на ходу, мне пришлось двигаться черепашьим шагом, напряжённо пробуя ногой каждый кусочек дороги. Пару раз поскользнулась, пару раз ругнулась. А ведь могла быть совсем в другом месте!
Оглядев сквер в поисках тропинки, не похожей на каток, я заметила на скамейке парочку: на девушке было зелёное пальто.
«Липатова», – узнала я. Правда, совершенно непонятно, что Лариска могла делать в шесть утра в заледеневшем сквере. Её электричка только в семь приходит на Ярославский вокзал. Но раз уж она всё равно тусуется с каким-то парнем, я могу её отозвать в сторону всего на пару минут и излить душу. Мне нужно с кем-то поделить мою беду. Иначе я сойду с ума.
Приблизившись не без труда к скамейке, я обнаружила, что в зелёном пальто – никакая не Липатова, а девчонка лет десяти-двенадцати. Она сидела и смотрела перед собой. Рядом с ней сидел дядька и глядел на неё. «Папа и дочка», – решила я и уже собиралась ползти по скверу дальше, как вдруг остановилась и снова посмотрела на эту странную парочку.
У девочки были тонкие кривоватые ноги, похожие на разогнутые скрепки, и ботинки, здоровенные настолько, что в них поместились бы не только ноги девочки, но и немного кирпичной крошки, которую следовало бы подсыпать, чтобы хозяйку ботинок не сдуло ветром. Смешная шапка – как мордочка медвежонка. Глазки, ушки. Сидит, смотрит на дорогу. И глаза медведя тоже смотрят на дорогу.
А вот дядька… Дядька был в коричневой куртке, в бурых штанах и в валенках. Я зацепилась взглядом за валенки. У нас, в Пушкино, можно было встретить в магазине какого-нибудь старикана в валенках, но в Москве… Я не видела.
Валенки не вязались с шапкой-медвежонком. И тем, как он смотрел на неё. Его взгляд мне напомнил экспонат в «Музее занимательных наук», куда меня как-то водил Серёня. (Эх, Серёня…) Поток воздуха держит шарик. Шарик кувыркается, но на пол не падает. Взгляд дядьки держал девочку, как шарик, хотя она даже на него не смотрела.
Я посмотрела на ледяную дорогу. Потом снова – на них. Девочка комкала в руках какой-то пакет. Пакет шуршал, и его шуршание не давало мне уйти.
Мне не понравилась эта парочка. Настолько не понравилась, что я решила вмешаться.
Пошарила в кармане, нашла бумажку. Осторожно шагнула к ним. Когда я подошла, девочка по-воробьиному вздёрнула голову и испуганно посмотрела на меня.
– Добрый день, – хрипло сказала я и протянула им бумажку, – в нашем кафе сегодня акция. Купите один кофе, второй – бесплатно. Вот флаер.
Я протянула флаер им обоим. Никто не сделал попытки взять. Дядька медленно отвёл глаза от девочки. А она дёрнулась и задышала часто-часто.
Дядька теперь уставился на меня. У него были толстые губы, толстые щёки, и веки тоже были какими-то толстыми. А глаза странные, пыльно-серые, как будто ничего не выражающие, но у меня внутри застучало-заколотилось. Казалось, что смотрит, смотрит, а потом – как укусит за куртку. А девочка всё дышала-дышала-дышала и даже головой дёргала в такт дыханию. Я набрала воздуху, как перед прыжком в воду, и затараторила, обращаясь к девочке:
– Слушай! Ты такая красивая! А тебе никто не предлагал в рекламе сняться? Я работаю в одном агентстве. Нам как раз нужны девочки, чтобы зубную пасту рекламировать.
Я несла эту чушь, а про себя молила: «Ну скажи, мужик, скажи: „Отвалите, барышня, от моей дочери со своими идиотскими предложениями“». А лучше пусть она спросит: «Пап! Можно?» Она спросит, а я признаюсь с облегчением, что наврала, и пойду домой. Медленно, но спокойно.
Девочка молчала. И он тоже. Только смотрел на меня своими странными глазами.
– Давай? Пойдём со мной, – весело сказала я девочке, – заодно к твоим родителям зайдём, спросим разрешения?
Дядька вдруг оглянулся. Так, как воры в фильмах оглядываются, прежде чем в квартиру войти.
Я вздрогнула: а если нож достанет?
Сделала вдруг один ватный шаг, схватила девочку за плечо и подняла её.
Девочка застыла и зажмурилась, и я испугалась, что она сейчас грохнется в обморок, потом опустила глаза и увидела, что этот боров держит её за руку. За запястье. У неё часы были на запястье. Красный резиновый ремешок виднелся под его огромными пальцами. А другая рука борова была в кармане.
