Мое имя, громко объявленное Людором, повисает над толпой и звоном отдается в ушах. Тысячи голов оборачиваются в мою сторону, их взгляды пронзают меня, вызывая легкую дрожь в руках. Я не сразу понимаю, что произошло.
Он назвал мое имя? Мое?!
Люди продолжают смотреть на меня. Среди них расползается шепот недовольства и нетерпения, а я не понимаю, что мне делать. Что от меня ждут?
Он назвал мое имя!
Кто-то сзади легонько подталкивает меня вперед, помогая прийти в себя. Я поворачиваю голову и встречаюсь с маминым взглядом – она тоже удивлена, что в Свитке оказалось мое имя, но она взяла себя в руки быстрее меня. Еще раз чуть сильнее подтолкнув меня, она наклоняется ко мне и шепчет:
– Выходи, – голос дрожит, но ее лицо спокойно и серьезно. – Давай, Инара, иди…
Мама пожимает мою руку, чтобы поддержать, но это не помогает. Я наконец осознаю, что от меня ждут, и что означает мое имя, написанное в Свитке, и внутри растет паника и желание убежать. Почему я? Это какая-то ошибка!
Мама, заметив мой страх, снова легонько подталкивает меня, а люди рядом продолжают смотреть на меня ожидающе, не понимая, почему я стою на месте. Людор снова громко повторяет мое имя.
Я должна действовать! Я должна взять себя в руки! Да! Надо взять себя в руки и выйти к Людору.
Втягиваю воздух через нос и выдыхаю через рот – на этом привычном действии концентрирую все внимание, стараюсь успокоить сердцебиение и отбросить страхи.
Надо просто выйти. Итак, делаем спокойное лицо – мне не страшно, я должна была этого ожидать, ведь в Свитке мог оказаться любой. Так, теперь легкая полуулыбка, ведь это оказанная мне честь – я должна принять ее с достоинством и гордостью. А теперь вперед.
Я заставляю себя идти через живой, провожающий меня взглядами, коридор. Внутри никаких страхов, только спокойствие и тишина… Но нет, я сама себя обманываю – сердце продолжает колотиться, как сумасшедшее, и что-то внутри меня рвётся, убеждает убежать подальше, но я не обращаю на это внимания. Сейчас не время для паники.
Ладони вспотевают, и я как можно незаметнее вытираю их об юбку, продолжая идти, смотря прямо перед собой. Наконец, я выхожу на середину площади, окруженную толпой, и подхожу к Людору. Его глаза пристально разглядывают меня, а напряжённая улыбка выглядит неестественно весёлой. Я впервые вижу его так близко и сразу отмечаю, что он выше меня на пол головы, чтобы смотреть ему в глаза, надо чуть ли не задирать голову. Сложно не заметить чрезмерно гладкую для его шестидесяти лет кожу и темную родинку на левом виске.
Мужчина протягивает руку для пожатия, чуть наклонив голову набок, продолжая пронзать меня взглядом ярко-голубых глаз, словно пытаясь понять и разобраться в причинах всех моих действий. Возможно, он, как и я, думает, что Тезурия ошиблась, что я не могу быть Избранной, что я не справлюсь…
И так шаткое спокойствие начинает рассыпаться, уступая место паническому страху. В Свитке написано мое имя! Я теперь Избранная! И это явно ошибка, ведь я не справлюсь! Я к этому не готова!
Так хватит. Я должна взять себя в руки! Должна оставить все сомнения на потом, сейчас слишком много людей смотрит на меня – никто не должен видеть моей слабости. Иначе потом пожалею.
Все.
Вздох. Мысленно собираю в шар все страхи и тревожные мысли. Выдох. Кидаю этот клубок страхов и сомнений так далеко вперёд насколько могу; пролетев над головами Людора и собранного вокруг народа, он теряется среди деревьев. Концентрация над созданием в голове образа шара помогает мне полностью успокоится.
Пожимаю Людору руку и улыбаюсь. Хватит уже сомневаться, ничего не изменишь. Я – Избранная. Меня выбрала Тезурия, и здесь не может быть ошибки.
Надеюсь.
– Руслан!
Я тут же узнаю голос Коли и останавливаюсь. Забавно, сколько девчонок оборачивается на его не так давно приобретенный баритон, видимо, рядом со мной еще полдесятка «Русланов», к тому же женского пола.
Я поворачиваюсь и нахожу глазами друга, большими шагами сокращающего между нами расстояние. Невольно отмечаю, как каждый раз, когда через окна на его волосы падает солнечный свет, они отливают золотом. Усмехаюсь. Еще в начальной школе из-за его цвета волос и больших голубых глаз с длинными девчачьими ресницами за ним увязалось прозвище «Златовласка». Сколько драк мы с ним прошли, защищая его доброе имя – теперь никто не посмеет так его назвать. Кроме меня.
– Чего? – спрашиваю, когда он останавливается напротив, расставив ноги на ширине плеч, не сводя с меня глаз.
– Ну?
Друг не отвечает, и его пристальный взгляд напрягает – он какой-то отстраненный и напряженный, а радужные оболочки глаз, кажется, отливают золотом. Чего-то он странный какой-то? Как будто заглючивший, отключившийся на несколько секунд робот.
По позвоночнику вслед за отвратительным холодком пробегают мурашки. Становится не по себе.
– Э-э-эй, Коля. – протягиваю руку, чтобы притронуться к его плечу.
Он, будто только и ждал этого – хватает меня за руку и, проскользнув за мою спину, сворачивает ее. От неожиданной резкой боли я вскрикиваю и делаю попытку выдернуть руку из Колиной хватки, но друг в ответ только сворачивает ее еще сильнее, заставляя меня замереть.
– Что ты делаешь?!
Не отвечает. Продолжает спокойно держать меня, его равномерное дыхание скользит по коже. Я снова пытаюсь высвободить руку, но кроме боли ничего не добиваюсь.
– И не пытайся, – голос хриплый, сквозит холодной ненавистью и сдерживаемой злостью. Никогда не слышал, чтобы он с кем-то разговаривал таким тоном, особенно со мной. Что происходит?
– Что случилось?
Если он так шутит, то уже давно не смешно…
– Что случилось?! – он дёргает мою руку, отчего по ней проходит очередная волна боли. – Что случилось, спрашиваешь?!
Он уже кричит на весь коридор.
– Да, ничего не случилось! Ты меня просто задолбал! Кто тебя просил туда лезть?!
Что он несёт!? Может у него припадок какой-нибудь? Я совершенно не понимаю, о чем он говорит. Да, и он вообще как-то странно говорит.
Как только я делаю попытку перебить его и узнать, о чем речь, Коля дёргает меня за руку и продолжает, только шипя сквозь зубы, так что слышу его только я:
– Я всегда знал, что ты считаешь себя самым офигенным… – ядовито усмехается. Нереалистичность его тона и нескрываемое желание причинить мне душевную боль раздражают и пугают одновременно. – …хотя ты – урод, которого даже собственный отец не хотел видеть …
Я всё больше вскипаю – ничто меня так не задевает, как упоминание о родителях. Даже если это правда.
