Павел всегда просыпался ровно за пять минут до будильника. Самым неприятным было заставить себя вылезти из-под одеяла и выключить мерзкое устройство, прежде чем оно заверещит. Прежде, чем Маша потребует из соседней комнаты «выключить эту гадость».
На этот раз удалось заставить себя вылезти из-под одеяла за минуту до срока. Павел неловко нажал на кнопку и будильник – старинная, советских ещё времён прямоугольная электронная игрушка, упал. Удар был негромким, но будильник выключился.
И уже не включался. Павел беззвучно выругался – ставить будильник было единственным способом проснуться в нужное время. Рефлекс? И вот теперь…
Он посмотрел на наручные часы. Мама дорогая! Мусорная машина будет через три минуты. Вчера проспал её – если и сегодня не успеть, Маша будет ворчать до вечера. Павел торопливо оделся, прислушиваясь к звукам за окном. Успел. Бесшумно, как привидение, скользнул на кухню, подхватил приготовленный пакет, и уже через минуту спускался по лестнице. Будильник тоже покоился в пакете. Мастер сказал: уроните ещё раз – всё, можете дальше помойки не нести. Уже не починить. «Прощай, друг, – подумал Павел невесело, – буду учиться просыпаться сам».
Странно, но во дворе никого не было. И машина приезжать не торопилась. Ну денёк начинается, одно слово – пятница! В пятницу всегда всё и везде наперекосяк. Вот, началось уже.
– Не будет её, – сообщила, грузно проковыляв мимо, соседка из дальнего подъезда. – К шестому дому несите.
К шестому дому. Павел вновь выругался. Уже не беззвучно. Старушкам, живущим на первых этажах соседнего, шестого, дома не лень караулить свою драгоценную помойку и устраивать жуткий скандал, когда кто-то «чужой» оставляет там мусор. Скандалят долго и громко, а замеченный пакет могут вполне принести обратно и вытряхнуть под дверью. Такое бывало.
Если выкинет эта бабушка-колобок, ей сойдёт с рук. А вот Павлу…
«Дожили», подумал Павел в который раз. «Люди готовы удавить за то, что кто-то чужой оставляет мусор в их мусорном баке».
В этот раз повезло: обе старушки, обыкновенно стоявшие «на часах», были увлечены разговором. Павел осторожно и бесшумно избавился от поклажи и подумал, уже повернувшись лицом к своему дому, так ли хочется сразу назад? Зайти в магазин, что ли, купить там кефира… Виктория последнее время обожает кефир. И любит поддразнивать маму, когда та ворчит, что кефир по утрам пьют только алкоголики. «Вот мы с папой после вчерашнего и пьём…»
Утро уже, а темно как! Тучи ползут над головой, цепляясь косматым брюхом за вышки и деревья, а из прорех падает неприятная, мелкая водяная крупа. Днём это выглядело бы великолепно и даже величественно: огонь под ногами, оранжевая чешуя огромного дракона, золотые скорлупки, горящий ковёр… Как только ни называют листву.
Ветер выскочил из-за поворота и швырнул Павлу в лицо пригоршню водяных капель, присыпал волосы сухими листьями. Павел не сразу прочихался, столько воды попало в горло. И – на какой-то миг – подумал, что заблудился. Кругом темень, он на тропинке, кусты со всех сторон. Конечно, тут всё понятно, вон там – его дом. «Нет, не пойду сейчас в магазин, – подумал Павел. – Вика попросит – пойду. Она попросит, конечно. А сейчас просто постою.»
Очень не хотелось возвращаться домой. Вскоре начнётся день, а в пятницу самые неприятные, самые тупые заказы. Тупые своей обыденностью.
Павел – столяр от бога. Так сказал когда-то учитель «по труду». Но вот не удалось пока заниматься тем, чем хочется. А приходится ставить двери, да делать столы с табуретками, по пятницам, во всяком случае.
На короткое, неприятное мгновение Павлу захотелось, чтобы всё вокруг исчезло, всё, раз и навсегда. И снова помутилось перед глазами. Домой. Прийти домой, включить лампу, сесть и сделать вид, что работает. Рисовать то, что так и останется только мечтой на бумаге. Вроде бы и лет человеку всего тридцать два, а уже кажется, что вся жизнь прошла.
..Павел шёл, погружённый в мысли, и не сразу обратил внимание на старуху у подъезда. Что она делает в такую рань? Уже сидит на лавочке, а до рассвета ещё ой как далеко. Дремлет? Сидит, согнувшись, опираясь о палочку.
– Здравствуй, здравствуй, – неожиданно пробасила она, подняв голову. – В магазине твоя, в магазине. Пять минут, как убежала. Скоро вернётся, хлеба у неё дома нет…
– «Моя»? – Павел повторил ошарашенно. Старуха говорила так, словно давно и хорошо его знает. Но откуда?! И лицо её знакомо – смутно, но знакомо. Что за чушь! Не живёт такая в этом доме, уж за пять лет со всеми повидался-познакомился!
– Твоя, твоя. – Старуха погрозила пальцем. – Афанасьевна всё видит! А колечко, – она перешла на заговорщический шёпот, – мог бы и снять, снять.
Павел машинально перевёл взгляд на правую руку – на обручальное кольцо. И злость накатила… О чём болтает старуха?!
– Спасибо за совет! – саркастически отозвался он, поправил капюшон – зябко. Подошёл к двери. Что за новость? Куда делся домофон, кнопки, почему подъезд открыт всем подряд?!
– Из дома, что ли, выгнали? – осведомилась Афанасьевна вслед. – Заходи, заходи, чего мёрзнуть на улице. В подъезде-то теплее.
В подъезде оказалось и впрямь тепло и – чисто, как ни странно. Запахи, куда без них – застоялый табачный дым, кошки и собаки – пахнет, убирай не убирай. Но чисто! И без домофона!
– Я сплю? – поинтересовался Павел, ещё раз осмотрев своё облачение. Домашние брюки и домашняя же майка, лёгкая осенняя «огородная» куртка – в ней обычно выезжает к тёще в огород, когда никак не отвертеться. Кроссовки – единственная не поношенная, не затрапезная деталь одежды.
М-да, сходил выкинуть мусор.
Павел обнаружил, что стоит у двери – своей двери. Своей, да не своей. Номер тот же, и подъезд тот же, и соседская дверь, ближайшая, та же. А вот сама дверь другая. И замок другой.
Можно и не пробовать вставлять ключ. Не подойдёт. И мобильника не взял, умник. Думал, что выйдет минуты на три. Павел осторожно толкнул дверь, физически ощущая, как соседка напротив буравит ему спину взглядом через глазок. Да и пёс с ней, пусть смотрит.
Шаги внизу. Дверь впустила обрывок реплики громогласной Афанасьевны. Интересно, кому она успеет доложить о его, Павла, визите к «своей»?
Павел принялся спускаться по лестнице, сам не очень понимая, куда сейчас пойдёт и зачем. Но…
– Паша?! – Радость, нет – восторг в её голосе. У Павла перехватило дыхание. Не может быть… Этого не может быть, потому что не может быть никогда!
«Тебя не существует», – чуть не сказал он. Но это длилось недолго – и Павел, который минут двадцать назад вышел, чтобы вынести мусор, тут же сдался и исчез. А другой Павел, едва не спятивший когда-то от грёз, принял командование.
