Стамбул, 1522 г.
Когда в гареме Старого дворца появлялась новая юная рабыня, ее незамедлительно начинали обучать азам османского языка, принятого при дворе, и основам учения Корана. А также препоручали одной из распорядительниц гарема для подготовки к исполнению конкретных обязанностей.
Хюррем в наставницы досталась кяхья, хозяйка Шелковой комнаты, желчная черкешенка с лицом цвета дубленой кожи. Старуха все цеплялась за воспоминание о своей единственной бесплодной ночи с султаном Баязидом, дедом нынешнего султана Сулеймана. С тех пор она коротала свои дни в гареме в роли главной портнихи, затерявшись среди гор парчи, дамаска и атласа, – но, по кротости нрава, не роптала.
Пальцы у Хюррем были ловкие, глаз – меткий, и носовые платки с ее вышивками снискали дошедшие и до нее похвалы самой валиде-султан, то есть матери султана. Работала она, тихо напевая, над вышивкой золотой и серебряной нитью по отрезу зеленого атласа из Дибы затейливого орнамента из листьев и цветов. Напев же этот девушка в детстве переняла у отца; это была татарская песня о степных просторах и северном ветре.
Вот и не услышала она, как сзади подкралась тихо вошедшая в комнату кяхья, а очнулась сразу от жгучей и звонкой оплеухи. В шоке отпрянув и выронив иголку, Хюррем замахнулась, чтобы дать сдачи…
Глаза кяхьи недобро блеснули:
– Ну давай, бей меня! Капы-ага тебе живо устроит бастинандо!
Хюррем опустила руку.
– И не петь мне тут, сколько раз тебе говорила! Это же гарем, и здесь всегда стоит полная тишина.
– Мне нравится петь…
– Тут имеет значение только то, что нравится повелителю нашему.
– Но его же здесь и близко нет сейчас. Можно хоть из пушки во дворе палить, и он об этом даже не прознает.
– Дерзкая проказница! – с этими словами кяхья влепила подопечной еще одну пощечину, но на этот раз Хюррем была к ней внутренне готова. Правда, удар оставил пунцовый след на ее щеке.
Затем старуха подобрала платок и принялась высматривать изъяны в вышивке. Не обнаружив ни единого, она брезгливо бросила его обратно на лавку и приказала:
– Возвращайся к работе.
Светелку для вышивания Хюррем делила на двоих с вороно́й масти еврейской девушкой. Куплена она была на невольничьем рынке в Александрии, и кяхья по этому случаю к ней иначе нежели по кличке «базарное мясо» не обращалась. На самом деле звали ее Мейлисса, и теперь Хюррем внимательно, хотя и краем глаза, наблюдала за тем, как та склонилась над собственной вышивкой, тщетно пытаясь затаиться и прикинуться невидимой за сорочками и чадрами, сложенными на столе перед нею. Но слишком уж заманчивую цель она собою являла для кяхьи в ее нынешнем настроении.
– Дай-ка посмотрю, – сказала кяхья и выхватила работу из рук Мелиссы. – Гляди сюда: лучшая парча из Бурсы, а ты ее испортила! – Размашистая оплеуха. – Ты чем думала-то?!
Мейлисса молчала, понурив голову. Старуха швырнула ее отрез материи на пол и приказала:
– Спарывай все до последнего стежка и начинай заново.
– Жирное смрадное дыхание из зада верблюдицы, – прошипела Хюррем вдогонку кяхье и вернулась к вышивке, напевая громче прежнего.
Услышав позади придушенные всхлипывания, обернулась. Мейлисса плакала, уронив голову на руки.
– Нечего из-за нее так расстраиваться.
Мейлисса покачала головой и разрыдалась пуще прежнего.
– Мейлисса? – Хюррем встала и обняла ее за плечи.
– Это не из-за нее…
– Из-за чего же тогда?
И тут же прочла очевидный ответ прямо в глазах девушки. Ужас голый и дикий. Внушенный невесть чем или кем, но никак не кяхьей.
Мейлисса вглядывалась ей в лицо в поисках поддержки.
– Нужно же мне хоть кому-то сказать, – жалобно произнесла она.
– Уж мне-то ты можешь довериться, – сказала Хюррем. – Что бы то ни было, я никому не проболтаюсь.
– Они меня убьют, – прошептала Мейлисса, комкая подол кафтана.
– Скажи на милость, за что, иначе как я тебе помогу?
– Я беременна.
Хюррем подумала было, что ослышалась.
– Быть того не может, полная чушь, – проговорила она.
– Правда. Срок давно прошел, а крови все нет.
Хюррем рассмеялась. Забеременеть? В этой тюрьме?
– Мейлисса, все в порядке, всякое случается. Бывают задержки, бывает, месячные и вовсе не приходят. Это же не значит, что ты беременна.
Мейлисса покачала головой.
– Нужен же мужчина, чтобы забеременеть.
Мейлисса бросила взгляд за плечо Хюррем: не подслушивает ли кто? До этого мгновения Хюррем считала себя более опытной в мирских делах, но тут, когда всякая защита была отброшена, она вдруг усмотрела в Мейлиссе знание и хитрость, которых ранее за ней не замечала.
– Капы-ага, – шепнула Мейлисса.
Капы-ага! Капитан стражи и главный белый евнух. У Хюррем даже рот открылся от изумления. Хотя капы-ага и возглавлял стражу гарема, наедине с любой из поднадзорных дев ему оставаться было строго воспрещено, поскольку полным скопцом он не был – в отличие от евнухов-негров. Она слышала, что большинство белых евнухов кастрировали не полностью, а просто перевязывали или придавливали им яички, как ягнятам.
Она была ошеломлена. Покуда она сражалась с пониманием нового языка, считая себя всяко выше этой селянки, та изыскала себе путь на ложе.
– Говорят, мужчины бывают способны вроде как восстановить их, – сказала Мейлисса. – Даже черные. Потому их раз в год и проверяют, чтобы убедиться, что они у них заново не отросли.
– Чушь! Ведь когда жеребца оскопят, он так и остается мерином!
– Так белые-то евнухи – они же и не скопцы вовсе; им же их штуки не отбривают напрочь в отличие от нубийцев.
– Ну и где у тебя с ним это вышло?
– Да есть тут один дворик в северном крыле дворца – в окружении высоких стен под сенью платанов. Дверь в стене туда всегда заперта, но никогда не охраняется.
– И чем ты там занималась?
– Изучала Коран, как нам велено. Он меня, должно быть, заприметил с северной башни. Я вдруг услышала ключ в замке́. Хотела убежать, но тут…
Хюррем склонила голову в ожидании продолжения «но тут…», но Мейлисса лишь пожала плечами:
– Он сказал, что я самая красивая женщина в гареме. И что он поможет мне сделать так, чтобы султан положил на меня глаз.
– Сколько раз это происходило?
– Всего единожды. Может, дважды. – Глубокий вздох. – Шесть раз.
– Шесть раз! Да ты хоть понимаешь, что бы они с тобою сделали, если бы ты попалась?
– Так я ведь и так им попалась. Разве нет?
Тут Хюррем чуть задумалась о том, как бы она сама себя повела, если бы сидела в тенистом дворике над Кораном, «но тут…». Даже смертельная опасность может показаться прельстительнее удушающей скуки дворца.
– Они меня собираются прикончить, – прошептала Мейлисса. – Завяжут в мешок и кинут в Босфор.
