За окном замелькали постройки, городские кварталы. Поезд заметно сбавил скорость и осторожно подкрадывался к вокзалу, колёсами на стыках рельсов, отсчитывал последние метры их долгого пути. Иван Никитич молчал, напряженно, в раздумьях смотрел в окно. Катя тоже не хотела беспокоить супруга пустяками, водила пальцем по бежевому линкрусту, повторяя его выпуклый узор.
Не было в жизни Катерины, такого трепетного и волнующего момента, как этот. Даже тогда, когда сказала «согласна», даже тогда, когда прощалась с матерью и уезжала из города, где прошло всё её детство. Даже, та первая ночь, проведенная с незнакомым и неприятным человеком, как-то неожиданно ставший её мужем, вызывала скорее страх и оцепенение, чем трепет.
Иван Никитич встал.
– Ну… вот и Москва-а-а, – протянул он торжественно.
Грудь наполнилась тревогой, приятной и незнакомой. Катя вздохнула, набросила на голову платок, туго завязала и встала, словно готовясь какому-то решительному прыжку. Поезд дернулся, остановился, выдохнул, будто издох. Она взяла чемодан и направилась на выход.
– Да оставь ты его, – перехватил чемодан Иван Никитич, – носильщики ж есть.
При слове «носильщик», почему-то вспомнилась картина Репина «Бурлаки», измождённые и чумазые, тащат её чемодан. Ей показалось это каким-то буржуйским пережитком.
– Я не барыня! Я и сама могу!
– Сама…, – иронично растянул Иван Никитич. Он снял с крючка фуражку и натянул низко на глаза, покрутил головой перед зеркалом в купе, поправил стойку кителя и пригладил отворот шинели.
– Привыкай, ты теперь жена моя, соответствовать должна… положению.
Катя опустила глаза.
В дверь купе слегка стукнули. Галеев открыл дверь и на пороге показался молодцеватый капитан, высокий голубоглазый красавец с ямочками на щеках. Он скользнул взглядом по Катерине, коротко приставив руку к фуражке, представился:
– Капитан Доценко, товарищ полковник, с прибытием!
Иван Никитич протянул ему руку. Катя украдкой взглянула на капитана. Охватила какая-то робость. По щекам разлился румянец, словно сам артист Столяров заглянул в купе. Она потупила взгляд, отвернулась, стараясь не показывать смущение.
– Спасибо, капитан. Ну, хватай вот этот! – Иван Никитич выставил в проход Катин чемодан, достал с верхней полки ещё один, увесистый. Доценко схватил их, ещё раз бросил игривый взгляд на Катерину.
– Сейчас носильщика позову!
На перроне пахло паровозным дымом, шпалами и весной. Катя осторожно, словно в неизвестность, спускалась со ступенек. Доценко протянул руку.
– Прошу… Меня Николаем зовут, если что…
Он лукаво подмигнул, неотрывно заглядывая в глаза, спустил Катю со ступенек, а затем делово повертел головой и громко скомандовал:
– Носильщик! Ко мне!
Появился мужичок-татарин в форме с бляхой и подобострастием. Он схватил чемоданы, поставил на тележку, суетясь, подбежал к спускающемуся Ивану Никитичу и выхватил чемодан из рук.
– Это и все вещи? – спросил Доценко.
– Больше не обзавёлся. Пошли.
Катя завороженно разглядывала здание вокзала, людей. Она ослабила платок и шла следом за Иваном Никитичем. Галеев шёл впереди, чеканным уверенным шагом, цокая подковками на сапогах, сшитыми лагерными умельцами. Чуть впереди семенил Доценко, услужливо что-то объясняя, постоянно оглядываясь на Катерину. Катя смотрела на спину и бритый затылок супруга и думала над словами Галеева – «должна соответствовать». Как соответствовать? Тоже носить фуражку и сапоги? Или с таким же пренебрежением смотреть на носильщика? Затылок Галеева молчал. Наверное, он не слышал этих глупых вопросов или не считал нужным на них отвечать. Становилось жарко. Майское солнце столицы предлагало носить лёгкие шляпки и расклешенный плащ из габардина, туфельки на каблучке, в каких встречались московские дамочки, а не теплый платок, тяжёлое пальто на ватине и чугунные ботинки. Катерина с жадностью разглядывала «дамочек», пытаясь зафиксировать каждую складку одежды, походку, поворот головы. И туфельки… Словно они не ступали, а только слегка касались перрона и казалось, дуновение ветра может их поднять, закружить над головами, как воздушный шарик в Первомай. Катя задержалась взглядом на одной дамочке и, получив в ответ взгляд полный презрения и надменности, смущенно опустила голову и смотрела только перед собой, глядя на начищенные до блеска задники сапог Галеева и золотистые пуговки на его шинельной шлице. Она скинула платок и расстегнула пальто. Становилось душно и от теплого майского солнца и жара, внезапно нахлынувшего от этого взгляда незнакомки.
Доценко подбежал к передней двери «эМ-ки», преградив путь водителю, и распахнул её.
– Прошу, товарищ полковник.
Затем открыл заднюю и попытался под руку взять Катерину, но она неохотно прижала локоть. Доценко ухмыльнулся.
– Ну, как знаете…
Погрузив весь небольшой скарб, тронулись. Доценко ехал рядом на заднем сидении, любезно рассказывая о некоторых достопримечательностях.
– Вот, высотку строят, таких по Москве штук десять будет!
Катя, с детской непосредственностью, даже, вскрикнула от увиденной громады, строящегося величественного здания. Доценко сидел с видом искушенного знатока, будто принимал в строительстве самое непосредственное участие.
Мелькали здания, люди, машины. Катерина с огромным любопытством, с каким-то ребяческим азартом смотрела на весь этот калейдоскоп оживших картинок из журналов и альбомов, которые она специально брала в библиотеке, чтобы наперёд познакомится с Москвой. Они оказались ещё более впечатляющими, чем на бумаге. И тревога разочарования, которая была в момент, когда поезд остановился, сменилась переполняющей радостью, что начинается какая-то светлая страница её жизни, в большом наполненном теплом и жизнью городе. Она почти не слушала, что там говорил Доценко, а углубилась в свои ощущения, грёзы предстоящей здесь жизни. Галеев молча курил и смотрел прямо, не обращая внимания ни на Доценко, ни на столичные красоты. Казалось, он всё это видел тысячи раз и ничто не могло его удивить или взволновать.
– Какой смешной автобус! – воскликнула Катя, тыча пальцем в стекло, показывая на двухэтажный троллейбус.
– Это троллейбус – угрюмо буркнул Галеев, не повернув в её сторону головы. Катя проводила глазами троллейбус и перевела взгляд на затылок мужа. Доценко хмыкнул.
«Нужно соответствовать», – подумала она. Стало немного стыдно за свою провинциальность. Она почувствовала эту неловкость ещё на вокзале, когда та «дамочка» пронзила её самолюбие презрением. Сейчас это чувство только усилилось. Она выпрямилась и изредка бросала взгляд то на затылок супруга, то на городской пейзаж за окном. Доценко молчал со снисходительной ухмылкой, что ещё больше усиливало её стыд.
