Людмила Крылова-Лопаченко - Герои былых времен

© Людмила Крылова-Лопаченко, 2020

ISBN 978-5-4498-5855-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рассказ о белорусских переселенцах – старожилах села Синда, среди которых были мои предки по линии бабушки и дедушки. Жизнь заставила их пройти через ужасы империалистической, гражданской и Великой Отечественной войн, защищая родину и семьи. Очерк основан на воспоминаниях участников событий и их родственников

Людмила Крылова-Лопаченко родилась в 1946 году

в селе Найхин (Даерга) Нанайского района Хабаровского края

Моё детство было связано с селом Синда. Там жили мамины родители – мои дедушка и бабушка Лопаченко Михей Николаевич и Елена Ивановна (в девичестве Шерая). Мы жили в селе Даерга, что примерно в пятидесяти километрах от Синды вниз по Амуру. Каждое лето мама возила меня в Синду. Я помню, как дедушка строил новый дом рядом со старым на берегу узенькой и быстрой Синдинской протоки; он и сейчас там стоит, только это уже красивый, современный дом. В Синде было много родни, кроме Шерых и Лопаченко; всё время «на слуху» были такие фамилии как Богдановские, Каштановы, Ценцевицкие, Коба, семьи которых породнились между собой за десятилетия совместной жизни. Я так и не смогла разобраться в этом огромном родстве – считай, вся деревня.

В пятидесятые годы к дедушке часто заходили бывшие партизаны, и в разговорах между собой они часто произносили фамилию «Трапицин» (так на белорусский манер произносилась фамилия Якова Тряпицина, командующего партизанской армией на Нижнем Амуре). Слышала рассказы о необыкновенной красавице Нине Лебедевой, то ли подруге, то ли жене Тряпицина. Как я поняла, официально эти имена были под запретом, и только в Синде они произносились с особым почтением и уважением. И ещё я поняла, что Яков Тряпицын и Нина Лебедева бывали в доме моего дедушки.

Когда я училась в старших классах, моя семья в это время жила в посёлке Троицкое. Я знала, что в селе Вознесенском есть учитель истории Фомин, который собирает материал о синдинских партизанах, потому что в Вознесенском был похоронен зверски замученный японцами и белогвардейцами в 1919 году комиссар партизанского отряда Иван Иванович Шерый. Однажды на уроке меня пригласили к телефону, который был у директора в 7 кабинете. Звонил Фомин. Приятный голос в трубке спрашивал меня, приедет ли кто из родственников на открытие обелиска на могиле Ивана Шерого. Я была в курсе событий, поэтому сообщила ему всё, что знала об этом мероприятии. Я помню, как моя бабушка очень переживала, что не сможет приехать поклониться праху своего старшего брата. Она была старенькой, очень больной, а моего дедушки уже не было в живых.

Дом моего деда Лопаченко Михея Николаевича. Отсюда начиналась Синда. А дом и сейчас стоит на берегу реки.Фото из семейного альбома моей двоюродной сестры Натальи Даниловой. Фото 2000-х годов

Синдинская протока Амура, в которую впадает речка Лопачка,, названная в честь Михея Николаевича Лопаченко. Речка течёт вдоль густых зарослей, соединяя Амур с Синдинской протокой.

2007 год

Николаевны, ныне покойной. Вот с её младшим сыном Серёжей по просьбе моей бабушки мы съездили в Вознесенское на другой берег Амура, и от имени Елены Ивановны Шерой возложили большой букет живых цветов на могилу её старшего брата.

Странные чувства испытывала я, стоя у могилы. Я так много слышала об этом человеке, знала его жену, его дочерей, которые были не просто мамиными двоюродными сёстрами, но и лучшими её подругами. Я бегала с его внуками. И, наконец, я видела его лучшего друга, которого в Синде называли «дед Лебедев». После гибели Ивана Шерого он женился на вдове комиссара, взяв на себя заботу о четырёх его детях. В то время, когда я приезжала в Синду, он жил отдельно в домике, утопавшем в зелени больших деревьев прямо на крутом обрывистом и очень красивом берегу речки. Этот дед мне казался большим, величественным, с седой длинной бородой; он напоминал мне Льва Толстого в деревне. В доме его всегда пахло свежей стружкой, он постоянно что-то мастерил. Я толком не понимала, кто был этот старик, но видела уважение, заботу о нём и старших, и детей.

И вот всё это надо было понять и осознать, стоя тут у могилы, казалось бы, далёкого, но ставшего в одно мгновение близким, родственника. Моя бабушка была ему родной сестрой, а моя мама – племянницей.

Я знала, что Борис Прокопьевич Фомин начал писать книгу о синдинцах и комиссаре Шером, и что её с нетерпением ждали все родственники. При этом я недоумевала, почему про Шерого до сих пор никто не написал. Я слышала, как бабушка говорила, что к ней приезжал писатель Рогаль, они долго беседовали, и что она отдала ему все фотографии Ивана Шерого, что ещё кто-то приезжал за фотографиями, но у неё уже их не было. Кстати, на одном из партизанских съездов 1919 года, учитывая потерю фотографии Ивана Шерого, решили считать фото Михаила Шерого портретом Ивана, так как они были очень похожи. Так снова появился портрет Ивана Ивановича Шерого, но исчезло фото Шерого Михаила.

Много лет спустя, будучи свидетелем мучений Б. П. Фомина с изданием его книги, я стала догадываться, почему не вышла книга о синдинских партизанах, любивших своего командира Якова Тряпицина и считавших его героем Гражданской войны. Это шло вразрез с официальным мнением, поэтому в книгах, посвящённых Гражданской войне на Нижнем Амуре, представлен лишь небольшой эпизод, связанный с гибелью комиссара партизанского отряда Шерого. Борис Прокопьевич Фомин нашёл свидетелей той страшной трагедии, записал их рассказы; один из таких хранится в Вознесенском школьном музее.

«Как только пароход стал причаливать, партизаны с берега открыли огонь (подробности этого инцидента мне неизвестны). Матросы обрубили концы у баржи с мукой, и пароход ушёл один. Не останавливаясь, он прошёл мимо села Вознесенское, хотя должен был доставить почту. О действиях партизан было сообщено в Хабаровск, где было принято решение об уничтожении партизанского отряда.

Из Хабаровска на пароходе «Казакевич» прибыл карательный отряд белогвардейцев численностью сто человек, который отправился по следам группы партизанского отряда Мизина, где комиссаром был Шерый. И. И. Партизаны ушли в село Иннокентьевку для отдыха. Некоторые пошли в баню. Когда партизан обнаружили, они стали уходить в лес. У Шерого болел коленный сустав (ранение с империалистической войны) и поэтому он не смог уйти. Ночью со схваченным комиссаром, без огней и гудков, пароход пришёл в Вознесенское. Офицеры, переодевшись в партизан, пошли по домам. По селу разнёсся слух, что днём в селе что-то должно произойти. Староста Бородин Юда (отец Константина Иудовича Бородина) объявил сходку. Офицеры были с плётками. Шерый, ещё живой, находился на пароходе. Потом комиссара подвесили на верёвки, и отряд в восемь человек расстрелял его. На теле его было обнаружено семь ран. Приказали Шерого не хоронить. Через несколько дней жители села Леонтий Останин и Фёдор Антонович Пастухов похоронили его на горе. Осенью 1919 года, когда установилась дорога, на место захоронения пришли партизаны. Среди них был брат Шерого, который хотел увезти тело в Синду Нанайского района».