Маленькая Саран бежала против ветра, кутаясь в огромный пушистый платок, который закрывал ей половину лица. Рукой она придерживала капюшон с меховой оторочкой, так и норовивший упасть с ее головы. Снег мелкими колкими брызгами летел ей в лицо и таял на ресницах. Ее ноги проваливались в еще неглубокие сугробы, и это замедляло бег. «Не припомню такого ветра в январе, – думала Саран. – Будто сармá[1] пришла! Да и снег валит, не прекращается». Девочка посмотрела на небо: серая мгла скрывала звезды и месяц. «Темная ночь будет, – заключила Саран. – Хорошо, дядька Степан на остров успел вернуться».
Она остановилась на секунду, увидев наконец перед собой сэргэ[2], а чуть дальше – неподвижно застывший темный силуэт на берегу озера. Приободрившись, девочка побежала еще быстрее, пока, наконец, не поравнялась со старухой в дэли[3], отороченном белым мехом и синим бархатом. Та сидела прямо на снегу, уставившись куда-то вдаль, в снежный туман, поднимавшийся теперь над озером.
– Бабушка! Вот ты где! Идем домой! Ветер-то какой, замерзнешь ведь!
– Замерзну? Вот еще, насмешила, – негромко отозвалась старуха. – Этот ветер ничего не знает о холоде, – задумчиво добавила она, не отрывая глаз от ложившейся на поверхность озера ночи.
– Да ладно, бабуль, смотри, темнеет, метель того и гляди начнется. Как до дома дойдешь?
– Дождусь его, вместе и придем.
– Сказки это все твои, – сказала девочка, натягивая платок на лицо. – Идем. Замело все. Тяжело будет через снег до дому добираться. – Не получив ответа, она вздохнула: спорить с прабабкой – дело неблагодарное, все равно на своем настоит. – Как знаешь, бабуль. Через час не придешь, дядю Степана за тобой отправлю.
– Не нужен Степан. И сама ступай, Саран, обо мне не тревожься.
– А если не придет?
– Придет. Ведь год его близко. – Шаманка обернулась и посмотрела на правнучку, сощурив левый глаз. – Или ты не веришь, что прадед твой Дракон?
«Совсем бабка-то из ума выжила, – думала восьмилетняя Саран, глядя на Оюну. – Да и не мудрено, давно за сто лет ей перевалило. Уж и счет годам потеряла. Хорошо хоть имя свое помнит да дорогу домой знает. Да ходить сама может. Ох, замерзнет. Люто сегодня. Ветер так и обжигает».
– Бабуль, если до ночи не придет, домой возвращайся. Да не заплутай в темноте. Побегу чай с травами заварю, ждать тебя буду.
– Иди, иди… – небрежно махнула рукой Оюна и снова погрузилась в созерцание замерзшей водной глади древнего озера.
Что она видела в этом тумане, стоявшем теперь над запорошенным льдом Байкала? На ее губах, некогда свежих, влажных, нежно-розовых, словно лепестки роз, а нынче более напоминавших увядшие цветы, играла легкая улыбка. Она ждала его.
Начиналась вьюга, и сумерки уже давно спустились на остров Ольхон, но она продолжала сидеть на берегу озера, прямо на снегу и, не отрываясь, смотрела уже почти невидящими от таявшего на ресницах снега полупрозрачными глазами на морозное ледяное безмолвие.
Она не чувствовала холод с того далекого дня, когда впервые ощутила лед его дыхания внутри себя. Здоровье у нее было отменное. Никто не замечал, чтобы ее донимала старческая немощь, и никто не мог припомнить, чтобы она хоть раз за свою долгую жизнь обратилась к врачам. Она словно была создана из особой материи, не знавшей течения времени. Она не склонилась под тяжестью прожитых лет, и ее легко было узнать издали по горделивой осанке и неспешной походке. В таком почтенном возрасте Оюна умудрилась сохранить почти все зубы. Глаза ее не тронула слепота, напротив, с возрастом она стала видеть намного дальше, а порой даже то, чего не видели другие: духов, приходивших к ней. Да и слух ее пока не подводил. Про нее говорили, что это духи питают ее тело своими силами. Так оно, наверное, и было. Она стала шаманкой, когда ей исполнилось уж полсотни, но поговаривали, что еще в молодости, отдав свои тело, душу и сердце во власть Хозяина Вод, она стала посредником между миром духов и миром людей.
Саран добралась до небольшой бревенчатой юрты, отворила тяжелую дверь и вошла. Лицо обдало приятным теплом.
– Дядя Степан, ты дома? – позвала девочка.
– Я-то дома. – Крепкий коренастый мужчина лет пятидесяти вышел встречать ее, вытирая руки о холщовое полотенце. – Прабабка твоя где? У озера осталась?
– Упрямится. Дракона ждет. – Саран стянула с ног угги. – Чай заварю. Может, одумается да придет. На улице морозно. Не простыла бы.
– На моей памяти ни разу такого не было, чтобы Оюна от холода слегла. Авось и теперь минует.
– У бабки Оюны с головой беда, – посетовала девочка. – Придумывает разное. – Саран наполнила большой чайник водой и потащила его на огонь.
– Что теперь вздумала?
– Говорит, прадед мой – Дракон. Вот уж придумает… Верно говорят, что млад, что стар. Одни фантазии на уме.
– Прабабка твоя Оюна – мудрая женщина, много видела, много ведает.
– Неужто веришь в это? – Девочка присела поближе к гуламте[4], приготовившись слушать. Дядька Степан уж больно искусный рассказчик был. Много знал, говорил складно.
– Отчего не верить? Сотню лет Оюна с духами говорит. Родила двоих детей, а мужа так и не было никогда. Да и дети какие – оба белые, словно молоко, глаза голубые, что лед Байкала. Где таких среди бурятов видела? Да и тебе белые косы достались и глаза голубые. Откуда, думаешь? Сама же бабка Оюна всегда черноволоса была да черноглаза. Сказывают, как дохнул на нее Снежный Дракон, так прядь белоснежную с тех пор в волосах и носит. А теперь и вся голова уж ее белой стала.
– Хочешь сказать, и вправду прадед мой Снежный Дракон?
– Вот во что хочешь, в то и верь. Да только раз в двенадцать лет приходит к ней мужчина вроде как из ниоткуда и живет с ней сто дней, а потом уходит – туда, откуда пришел. А еще говорят, с молодости он ее навещает и за это время не изменился ничуть. Высокий, метра два ростом. Лицом на местных не похож: кожа белая, словно у альбиноса, волосы тоже белые, по плечи, в косы заплетены; глаза яркие, голубые, да как будто прозрачные, а взгляд холодный, пристальный. И молчит. Только с ней беседу ведет. Последний раз еще до твоего рождения его видели. Этой зимой двенадцать лет как раз будет, как он не появлялся.
Саран слушала его, широко открыв глаза.
– А что же, ты сам его видел?
– Видал. – Он задумался, будто припоминая. – Да только избегает он людей. На глаза никому не кажется. Лишь с ней и бывает. Мельком его люди замечали. Зайдет в юрту Оюны – только тени видны, да голоса слышатся: один – ее, другой – мужской. А слов не разобрать.
– Так что же, не выдумки все это?
– За выдумки держать или за правду – твое дело. Расскажу тебе все, что знаю, а ты уж сама решай.
