Маленькая Саран бежала против ветра, кутаясь в огромный пушистый платок, который закрывал ей половину лица. Рукой она придерживала капюшон с меховой оторочкой, так и норовивший упасть с ее головы. Снег мелкими колкими брызгами летел ей в лицо и таял на ресницах. Ее ноги проваливались в еще неглубокие сугробы, и это замедляло бег. «Не припомню такого ветра в январе, – думала Саран. – Будто сарма1 пришла! Да и снег валит, не прекращается». Девочка посмотрела на небо: серая мгла скрывала звезды и месяц. «Темная ночь будет, – заключила Саран. – Хорошо, дядька Степан на остров успел вернуться».
Она остановилась на секунду, увидев наконец перед собой сэргэ2, а далее – неподвижно застывший темный силуэт на берегу озера. Ободрившись, девочка побежала еще быстрее, пока, наконец, не поравнялась со старухой в дэли3, отороченном белым мехом и синим бархатом. Та сидела прямо на снегу, уставившись куда-то вдаль, в снежный туман, поднимавшийся теперь над озером.
– Бабушка! Вот ты где! Идем домой! Ветер-то какой, замерзнешь ведь!
– Замерзну? Вот еще, насмешила, – негромко отозвалась старуха. – Этот ветер ничего не знает о холоде.
– Да ладно, бабуль, смотри, темнеет, метель того и гляди начнется. Как до дома дойдешь?
– Дождусь его, вместе и придем.
– Сказки это все твои, – сказала девочка, натягивая платок на лицо. – Идем. Замело все. Тяжело будет через снег до дому добираться. – Не получив ответа, она вздохнула: спорить с прабабкой – дело неблагодарное, все равно на своем настоит. – Как знаешь, бабуль. Через час не придешь, дядю Степана за тобой отправлю.
– Не нужен Степан. И сама ступай, Саран, обо мне не тревожься.
– А коли не придет?
– Придет. Ведь год его близко. – Шаманка обернулась и посмотрела на правнучку, сощурив левый глаз. – Или ты не веришь, что прадед твой Дракон?
«Совсем бабка-то из ума выжила, – думала восьмилетняя Саран, глядя на Оюну. – Да и не мудрено, давно за сто лет ей перевалило. Уж и счет годам потеряла. Хорошо хоть имя свое помнит да дорогу домой знает. Да ходить сама может. Ох, замерзнет. Люто сегодня. Ветер так и обжигает».
– Бабуль, коли до ночи не придет, домой возвращайся. Да не заплутай в темноте. Побегу чай с травами заварю, ждать тебя буду.
– Иди, иди… – небрежно махнула рукой Оюна и снова погрузилась в созерцание замерзшей водной глади древнего озера.
Что она видела в этом тумане, стоявшем над запорошенным льдом Байкала? На ее губах, некогда свежих, влажных, нежно-розовых, словно лепестки роз, а нынче более напоминавших увядшие цветы, играла легкая улыбка. Она ждала его.
Начиналась вьюга, и сумерки спустились на остров Ольхон, но она продолжала сидеть на берегу озера, прямо на снегу и, не отрываясь, смотрела уже почти невидящими от таявшего на ресницах снега полупрозрачными глазами – на морозное ледяное безмолвие.
Она не чувствовала холод с того далекого дня, когда впервые ощутила лед его дыхания внутри себя. Здоровье у нее было отменное. Никто не замечал, чтобы ее донимала старческая немощь, и никто не мог припомнить, чтобы она хоть раз за свою долгую жизнь обратилась к врачам. Она словно была создана из особой материи, не знавшей течения времени. Она не склонилась под тяжестью прожитых лет, и ее легко было узнать издали по горделивой осанке и неспешной походке. В таком почтенном возрасте Оюна умудрилась сохранить почти все зубы. Глаза ее не тронула слепота, напротив, с возрастом она стала видеть намного дальше, а порой даже видела то, чего не видели другие: духов, приходивших к ней. Да и слух ее пока что не подводил. Про нее говорили, что это духи питают ее тело своими силами. Так оно, наверное, и было. Она стала шаманкой, когда ей исполнилось уж полсотни, но поговаривали, что еще в молодости, отдав свои тело, душу и сердце во власть Хозяина Вод, она стала посредником между миром духов и миром людей.
Саран добралась до небольшой бревенчатой юрты, отворила тяжелую дверь и вошла. Лицо обдало приятным теплом.
– Дядя Степан, ты дома? – позвала девочка.
– Я-то дома. – Крепкий коренастый мужчина лет пятидесяти вышел встречать ее, вытирая руки о холщовое полотенце. – Прабабка твоя где? У озера осталась?
– Упрямится. Дракона ждет. – Саран стянула с ног угги. – Чай заварю. Может, одумается да придет. На улице морозно. Не простыла бы.
– На моей памяти ни разу такого не было, чтобы Оюна от холода слегла. Авось и теперь минует.
– У бабки Оюны с головой беда, – посетовала девочка. – Придумывает разное. – Саран наполнила большой чайник водой и потащила его на огонь.
– Что теперь вздумала?
– Говорит, прадед мой – Дракон. Вот уж придумает… Верно говорят, что млад, что стар. Одни фантазии на уме.
– Прабабка твоя Оюна – мудрая женщина, много видела, много ведает.
– Неужто веришь в это? – Девочка присела поближе к гуламте4, приготовившись слушать. Дядька Степан уж больно искусный рассказчик был. Много знал, говорил складно.
– Отчего не верить? Сотню лет Оюна с духами говорит. Родила двоих детей, а мужа так и не было никогда. Да и дети какие – оба белые, словно молоко, глаза голубые, что лед Байкала. Где таких среди бурятов видала? Да и тебе белые косы достались да глаза голубые. Откуда, думаешь? Сама же бабка Оюна всегда черноволоса была да черноглаза. Сказывают, как дохнул на нее Снежный Дракон, так прядь белоснежную с тех пор в волосах и носит. А теперь и вся голова уж ее белой стала.
– Хочешь сказать, и вправду прадед мой Снежный Дракон?
– Вот во что хочешь, в то и верь. Да только раз в двенадцать лет приходит к ней мужчина вроде как из ниоткуда и живет с ней сто дней, а потом уходит – туда, откуда пришел. А еще говорят, с молодости он ее навещает и за это время не изменился ничуть. Высокий, метра два ростом. Лицом вроде на местных не похож. Кожа белая, словно у альбиноса, волосы, тоже белые, по плечи, в косы заплетены; глаза яркие, голубые, да как будто прозрачные, а взгляд холодный, пристальный. И молчит. Только с ней беседу ведет. Последний раз еще до твоего рождения его видали. Этой зимой двенадцать лет как раз будет, как он не появлялся.
Саран слушала его, широко открыв глаза.
– А что же, ты сам его видел?
– Видал. – Он задумался, как будто вспоминая его. – Да только избегает он людей. На глаза никому не кажется. Только с ней и бывает. Мельком его люди замечали. Зайдет в юрту Оюны – только тени видны, да голоса в ее юрте слышатся: один – ее, да еще один – мужской. А слов не разобрать.
– Так что же, не выдумки все это?
– За выдумки держать или же за правду – твое дело. Расскажу тебе все, что знаю, а ты уж сама решай.
