Родился в селе на юге Московском. Река извилиста, зелёные берега. Высокое небо и редкие облака. Он бегал вихрастый, белоголовый. Быстроногий в многолетней майке, что досталась ему от доброго дядьки. Один в мире. Счастье сладкой булки.
Стёпка звала его баба. А больше никого не было. И не надо. В школу забрали круглолицего кареглазого. Там невзлюбили Стёпку. Может потому что сам не любил. Тосковал по холмам, деревьям говорящим, тропинкам лесным. А здесь, озирался как лилия срезанная у окна. Тёмные были времена, за революцией. Строили новое на ощупь. Свобода щекотала, злости добавляла. И старался Стёпка не пропасть, выплыть среди стен школьных, где неслись волны. Не пробудила ни одна душа в нём человеческого тепла.
Не помнил он отца своего, только отчество подарил. Баба в метрику внесла. Всё выходило, что родился Стёпка и сразу пошёл, не было в его зелёном прошлом ни папки, ни мамки. Баба его приютила в своей вдовьей комнатке. Выделила место на печке вместе с кошками, вечно родящими и котятками, что случайно выжили, не утопленные в ведре. Иногда Стёпка прятал их среди дров в сарае, подпирая пнём дверь. Если бы заметила бабка, то поколотила. А страшнее, заперла бы в доме, разлучив с друзьями клёнами.
В школе понял, что надо просто расчертить внутри себя всё линеечкой, разделить на щепочки и ставить домиком, тогда всё стоять будет, тепло давать. Если много накидать, то не разгорится, мало потухнет. Так и с этими учителями и ребятами. Выставляешь бабки «гуськом» или «забором», а там выбивай точнее. Полегче стало жить Стёпочке, шутки редко делали – чай посолённый, да и то может случайность. Ходил как спал, в мечтах улетал далёко. Вдруг закончилась бесконечная школа и пошёл он без выбора в военное.
А там всё тоньше по линеечке, знай вымеряй. Хуже не стало.
Влюбился в капитана, в нежную шею, пальцы веточки, глаза весенней проснувшейся ложбинки за домом. На него свелось всё, что клёнам отдавалось. Теплота в груди зашевелилась, чуть немного.
«Тьфу, как такого мужика зовут? Пошел вон!».
За что? Больно, больно, сжался щеночек, что гонял кузнец за ухо поросячье.
Теперь жизни точно не видать Стёпаньке. Изведут. Спасаться надо.
Раскачивался взад-вперёд в леске за казармой. Нашёл его дневальный. Иди, говорит, капитан вызывает. Отсчитал слов, что не скажет никому и сам добьётся перевода малахольного в другую часть, иначе позором и его покроет.
Понял Стёпка годков через пять за что злился на него капитан. Ужаснулся. И что же плохого-то было в его очарованности капитаном? Не хуже это чем любоваться жёлтыми шарами цветов у заброшенного дома.
Выпустился из училища совсем обалдевшим железякой. Отправили служить в часть. Утром съедал порцию овсянки с квадратиком масла. Ходил на службу. До плаца ровно сто восемь шагов, на брюках стрелки, вытянутые леской с грузиками, ежедневно. Вечером газета и книжки классиков из читальни. А там спать под тонким одеялом на скрипливой раскладушке. Сны не видеть.
Раз в лето, на сборах, засыпать снаружи, у деревьев. И детство чувствовать во снах.
Бабе письма не отправлял, не умеет она читать. Телеграммы давал пятым числом месяца. А там два слова:
Здоров Служу
В сентябре ездил к ней на побывку.
Встретил женщину с девочкой. Почти съехались, а тут призвали.
Война.
Всё она вывернула наизнанку. Что сказать не знаю.
Через два месяца стал Степаном Александровичем и больше никогда Стёпкой не просыпался до самой своей смерти.
Плакал в траншее один раз. Впервые ощутил мокрую от чужой крови гимнастёрку, тащил стрижат курсантов. Он старший. По щекам отхлестал его тогда злой вояка сосед.
Самой тяжелой была винтовка без патронов в наступлении.
Поседел правый висок. Не заметил.
Оторванными кусками остались в нём воспоминания. Никогда не смог рассказать складно о войне, пионеры спрашивали и бабы за столом. Как и не воевал. А ведь всю прошёл. Сам перечитывал в документах. Да, так и есть.
Оглох душой. И лучше так, смог выжить. А многие полегли, потому как жили душой. Кому она нужна на войне? Лучше спрятать в дупле дубовом. Как прятал луковички, яйца на своих прогулках до утра, в той жизни дошкольной. Там отливала его кожа голубым отсветом неба.
Иногда думал Степан Александрович, что было бы оставь его в лесу, не выдерни. В какое бы дерево он превратился? С чьей семьей птичьей или лисьей стал бы жить? Что был бы за дом-нора?
А так не пришёл он к людям. Не человек, не дерево, а так спящая машинка. Глаза открывает, руками двигает. Что от него ждут непонятно. Люди странные, чего хотят, врут, страдают, зачем?
В госпитале ухаживала за ним сиделка. Он женился, чтобы убежать взглядов и глупых шуток, которые никогда не понимал, но скребли его по коже. Мерзко.
Жили, жили, поживали.
Всё по порядку, супруга согласилась, выполняла. А больше не надо ничего. Вроде.
Сервант купили.
А потом в один день увидал он как вспышка золотистую девочку с большими большими глазами. На качелях. Скрип-скрип, скрип-скрип. Зашевелилось в нём неведомое. Подступило к стенке груди. Ступил вперёд, а что делать то дальше не знает. Сжимал её в руках, долго, пока не разжались сами собой, потные. В горле зачесалась хрипота. Убежала девочка. А он всё ходил на ногах не своих. Что сделала с ним девочка. Не подпускала его больше, кричала молча. Так и стоял он рядом, не понимая зачем, конфеты носил. А что ещё дают золотистым девочкам, не знал.
Забрала её нянька, увезла на лето. Жена к врачу отвела, обследоваться. Отказали. Мест нет. Супруга сильнее губы поджала, да и всё. Так и оставили.
Понял Степан Александрович, подслушав соседей, что любят золотистые дети. Стал шутить, да кормить конфетами как птичек зёрнышками. Налетали, крыльями задевали.
Жена глаза закрывала на придурь старого. Лучше чем водку хлестать, как другие.
А он всё ждал, когда вернётся золотистая девочка с большими большими глазами. Хотелось ему перед смертью повидаться с ней. Может и у него внутри крылышки вырастут и улетит он наконец в леса зелёные. А иначе без них не взлететь. Устал он как и не передать, сердце еле ходит. Недолго уже осталось.
А девочка всё не шла. Спрашивал у няньки. Далёко отвечала она.
Как же теперь, где найти?
Чаще лежал, давление измерял. Баба его умерла лет двадцать назад, долгожительница. Ничего уже не держало, хотел поскорее освободится из тесной комнаты.
Вышел на балкон, а там она. Бегает с бантами, прыгает через скакалку. Взлетают оборки платья, хвосты отбрасывает назад, чтоб в глаза не лезли. Хохочет, запястьем нос вытирает. Свет золотится. Взглянула на него своими синими большими большими глазами. И сердце встало. Ни глоточка воздуха уже не втянул в себя напоследок Стёпка. Взлетел, оторвался и к лесам, небу высокому с редкими облаками помчался скорее. Что же это была за жизнь у него? Такая жалость.
