23 июля 1858 года мы снялись с Сингапурского рейда, и тихо шумя парами, оставляли за собою красивые клиперы и вместительные, крутобокие суда купцов. Последнее судно было американское: Lobelia: рангоутом своим упиралось оно чуть не в облака; мы долго любовались им. Скоро скрылся из виду Сингапур, но вдали все еще тянулись острова; наконец, выйдя на верх еще раз, я уже ничего не видал, кроме неба и моря. В первые три дня сопровождали нас беспрестанные шквалы, сильные, продолжительные с ослепляющею молнией и громом. Ими угощал нас Сиамский залив; но когда мы прошли его, ветер подул ровный, зюд и зюд-ост муссон. Мы шли средним ходом; днем парило, к вечеру небо разрисовывалось чудными узорами, яркими волшебными красками, которыми пышет закат здешнего солнца. Синева небосклона сияла изумрудным блеском; далеко и слабо мерцал уже покидавший нас Южный Крест; увидели и новую луну; она как будто полулежала. «Ну, слава Богу, говорили некоторые, дойдем счастливо: луна стоит, матрос лежит». «Где же она стоит?» возражали другие. «Конечно, больше стоит чем лежит». И вот возгарается об этом спор, потому что все уже успели переговорить друг с другом обо всем, и подобный спорный пункт служит для всех единственным развлечением.
Раз как-то солнце, всегда великолепное, захотело, кажется, пощеголять перед нами, и разлило по всему небу и облакам такой ослепительный огненный свет, что мы смотрели на этот волшебный закат как на какое-нибудь особенное явление. Долго солнце как будто купалось в пламени и блеске. Каждое отдаленное облачко принимало участие в этой великолепной игре, краснея и пылая каждым, чуть заметным изгибом своим, каждым очертанием. Небесная лазурь пробивалась сквозь пурпур изумрудными полосами; ближайшие к солнцу облака убирались огненною бахрамой. Не перед ураганом ли? У Горстбурга сказано, что часто урагану предшествует какое-нибудь особенное явление, странный цвет неба или воды, или что-нибудь подобное.
Перед ураганом бывает всегда такая духота и тоска, что не знаешь куда деваться; зверь и птица прячутся; а теперь, во-первых, не душно, во-вторых я далек от всякой тоски, когда чем-нибудь восхищаюсь, и, в-третьих, макаки наши и не думают прятаться и забиваться в норы.
Не прошло и получаса, как один ипохондрический товарищ уже спрашивал меня: не чувствую ли я особенной тоски?
Из Тонкинского залива ждали мы, по Горстбургу же (а Горстбург для моряка тоже, что Коран для мусульманина), норд-веста; но и на этот раз Горстбург был неправ; попутный ветер не оставлял нас. На Макельсфильдовой банке мы ложились в дрейф и бросали лот; лот показал глубину в 45 саженей (как и значилось по карте); концом своим вырвал он кусок коралла со дна морского и вынес его на свет Божий. Подходя к берегу, мы убавили ход до двух узлов, чтобы ночью не проходить между островами. Берег показался, как всегда, неясными группами, частью теряющимися в тумане и облаках. Несколько островов поднимались холмами, едва виднеясь. Миль за тридцать до берега встретила нас китайская джонка с рогожным парусом, и высадила к нам лоцмана, курносого Китайца в нанковой куртке, с отвислыми губами, с косою, обвивавшею два раза его обритую голову. Тихо пробирались мы между островами; берега были голы, холмисты; едва зеленевшая трава покрывала их неровности. Ущелья разветвлялись овражками и ручейками. у самой воды виднелись пещеры, мрачные, глубокие; таинственный мрак их отражался в плескавшемся над их сводом прибое, и эхо разносило эти звуки глухим, мерно прерывавшимся шумом. На этих холмах печать какой-то неоконченности; тени и свет ложатся на них ровными массами, образуя строгий рисунок твердой руки, но рисунок без оконченных подробностей, без отчетливо-выработанных мелочей. Вот солнце осветило остров. С одной стороны ложится тень, с другой – ровно, гладко, не то что на каких-нибудь из Зондских островов, где бесчисленные неровности, долины, деревья, заливы и бухты не дадут простора для тени. Там столько оттенков, переливов, случайностей; там тоже рисунок, но рисунок миниатюриста на фарфоре или слоновой кости; там каждая ветка, каждая травка, рельефно выступает своими резко-очерченными контурами; ни один камень не выйдет наружу в своей наготе, но кокетливо уберется зеленью, и над ним вырастет роскошное ветвистое дерево, и нежит его под своею тенью. А здесь, если берег оборвался, то и желтеет обрыв так как он есть, не думая прикрыться; выступил камень, и лежит он себе, греясь на солнце и отражаясь в воде тем же голым, сероватым куском. Местами домики, с немногими деревьями, смотрели веселыми оазисами среди этой пустыни. Мы вошли в проход, шириной не больше двухсот саженей, между островом Гон-Конгом и несколькими другими островами. По берегам желтые обрывы виднелись чаще, местами они были краснее, местами темнее; над ними был все тот же ковер тусклой зелени, поднимавшийся на холмы и неровности. Эти желтые обрывы – каменоломни; во многих видны следы отделенного пластами камня (гранита). Построенные вблизи домики и снующие джонки с своими рогожными парусами иногда бывают живописны, а иногда очень бесцветны, смотря по тому, какой местности служат украшением. Тростниковая хижина, прикрытая пизангом и пальмой, очень хороша; но поставьте ее у желтой каменоломни, и она исчезнет. В одной бухте столпилось больше ста джонок. Бамбуковые шесты, мачты, паруса, один в лохмотьях, Другие с лучеобразными древками, разделяющими их на четыре части; хижины на берегу, песок, камень, полуголые Китайцы: – все это рябило, двигалось и отражалось в тихо-плескавшемся заливе.
Обогнув один из мысков, мы увидали город Викторию и лес мачт от судов, стоявших на рейде. Город расположился амфитеатром по склону горы, более возвышенной нежели другие; справа горы, прямо опять горы, сзади то же. Рейд смотрит широким неподвижным озером; туда не залетит ни вихрь, ни муссон, чтобы освежить эти каменные дикие стены. Город начинается большими зданиями, точно дворцами. Дворцы же с портиками и колоннадами возвышаются на выдающихся местах, дворцы смотрятся у пристани в неподвижную гладь рейда, кишащего тысячью лодок и судов, всевозможных величин и видов. Спешу сказать: шестнадцать лет тому назад нога Европейца в первый раз ступила на этот дикий, необитаемый остров, и вот, точно ударом волшебного жезла, выросли из его камней дворцы, готические башни, сады, обхватившие роскошною, благоухающею зеленью выступающие террасы, спускаясь густыми массами в ущелья и расплетаясь зелеными лентами по веселым бульварам и скверам. Выросли магазины, фактории; флаги всевозможных наций развеваются на высоких мачтах; каменные водопроводы освежают и очищают улицы. На рейде есть уже несколько ветеранов-блокшивов, инвалидных военных кораблей; под деревянными навесами, они оканчивают свой век, между тем как новое поколение, фрегаты и клиперы, суетятся около них, стучат своими винтами, наполняют воздух черными струями дыма, свистят и действуют. Поминутно пристают легкие канонерки; речные пароходы, с целыми домами на палубе, приходят и уходят; китайские джонки везут груз на купеческие суда; между ними мелькают грациозные гички, tапка, saтрап, или, как мы их называем, шампанки, точно плавучие, рогожные возки. Каждый такой возок – целый дом. Китаец родится в нем; младенчество свое проводит он, привязанный к спине матери, гребущей кормовым веслом, плачет и надоедает всем своим криком, потом помогает матери, и наконец навыкает грести сам и управлять своею ладьей. В этих шампанках все хозяйство Китайца; они сделаны очень отчетливо и часто из очень хорошего дерева; палуба, чистая и выполированная будто мебель, местами прикрыта красивою циновкой. Две-три кибитки, сплетенные из тростника и покрытые рогожками, составляют постоянный навес; средняя кибитка выше крайних; в отверстие постоянно проходит воздух, и в это же отверстие часто выглядывает голова хозяйки, с самою затейливою куафюрой, с узкими, лукавыми глазами, – а иногда на длинном бамбуковом шесте выставляется вымытое белье для просушки. В кормовой части горит огонек и варится рис; там же скамеечка, шкафчик с домашними божками, перед которыми курится sат-сhои (особенное благоухание). Тут-то, усевшись вокруг двух-трех фарфоровых чашечек с вареным рисом, тыквой, мелкою рыбой или шримпсами (креветки), и действуя двумя палочками, медленно совершает китайская семья свою мирную трапезу. Поесть немного и подождать, точь-в-точь наши извозчики, усевшиеся около братского котла: захватит ложкою щей, наберет в рот хлеба и положит ложку на стол.
