Для чего тебе огонь – сварить ужин или сжечь целый город?
Эрнест Хэмингуэй. По ком звонит колокол.
Все персонажи, места, заведения и события являются плодом воображения автора, совпадения случайны.
Возможно.
Так-с, пока меня снова не сбили с мысли, с колеи воспоминаний, продолжу-ка я свои записи. Что значит «снова»? О, лучше не спрашивайте. Тяжела и неказиста участь узкого специалиста. Сдернули, понимаете ли, затушить одно возгорание. Очередное: в деревне на полсотни домов за год сгорело семь из них. И клуб деревенский.
Меня вызвали, когда шепотки о поджогах перешли в громкие заявления. Вспомнили про похожие серии пожаров в других населенных пунктах, не сильно далеко находящихся. Были и другие высказывания, о происках потусторонних сил. Эти звучали тише, почти шепотом.
Как-то так приплели к расследованию меня. И шерстистый поучаствовал: он-то тоже, как услышал эту деревенскую историю о ночных огнях, высказался за неслучайность возникновения пепелищ. Каких-то жарениц поминал недобрым словом…
Скатались впустую. Никаких нечистых сил возле сгоревших домов Кошар не унюхал. Погорельцы тоже ничего эдакого не замечали. Лучше бы, чем меня дергать, кто-нибудь из местных разорился на видеонаблюдение.
Нет, человечка, шалившего по ночам, я сотрудникам компетентных органов приволок. Только чуть меньше лени, чуть больше «глазков» видеокамер – и моя беготня вовсе не понадобилась бы.
Когда я вернулся, узнал, что пропустил серьезный пожар в родном Питере. Где тоже – к гадалке не ходи, с нечистиками не советуйся – явственно торчали уши жадюг и хапуг.
Парадники, когда мне про это происшествие рассказывали, грустно вздыхали. Птицы, мол, только гнезда свили, как рядом задымило, да жаром лютым обдало. За два десятка лет знакомства с мифологической братией, я так и не перестал поражаться этой разности в отношении. Смотрите: курицу – хоть в суп, хоть на вертел, хоть в жертвоприношение, а за гнездо птицы перелетной чуть ли не слезы льют.
Выговаривали они мне за мое отсутствие (и за неоказание помощи птахам) в процессе состязания… Стоп. Что-то занесло меня. О состязаниях, как и о прочем, что из давнего прошлого за мной тянется, по порядку следует поведать. Я же для того и сел записи свои «наколачивать», как говорит Кошар. А понесло выкладывать про нынешнее… Не дело. Исправлюсь.
Этот негодник уже и кисточки на ушах навострил. Очень его веселит, как я «пыжусь и пучусь» в процессе записи воспоминаний. Хочется верить, второе, про пучение – это он о глазах говорит, о том, что большими они у меня становятся.
Прошлое…
– Помню такую пору, когда сосед соседа через челобитную обвинял в том, что смотрел тот на него зверообразно, – с серьезнейшим видом высказала Федя Ивановна Палеолог.
Мне тут же представилось, как тонет под ворохом исковых бумаг Макс Находько. Этому для зверообразного взгляда и волком оборачиваться не обязательно. В нем данная функция включена по умолчанию.
…Чуть погодя, когда летящие со всех сторон бумаги закроют Шпалу с головой, ворох белых листов, испещренных чернилами, разлетится в стороны. Выпустит на волю взъяренного волчару. И полетят клочки по закоулочкам, вместе с головами истцов-просителей…
Федя Ивановна настояла на моем к ней визите на четвертый день от безрадостного события в гараже. Проще говоря, от дня, когда я стал убийцей. Если в деревенской истории с пущей-мертвущей и старушкой-медичкой, получившей возврат проклятия «по наследству», я стал «пусковым механизмом», то тут никаких оправданий быть не могло. Я их и не искал. Огонь исполнил мою волю. И точка.
Попрекнуть случившимся меня уже кто только не успел… Сергей Крылов – за отнятую жизнь. Семен Ильич Рыков – за утрату, возможно, единственной ниточки, способной размотать клубок дела Мельникова. Ивана Афанасьевича, колдуна, погибшего при первом пожаре в том же злосчастном гараже.
Домашние нечистики ругали меня за то, что не рассмотрел художества «костюмчика». Это когда тот кисть в банку с чем-то красным обмакивал и водил той кистью по полу. Возражения о скудности освещения и плохом обзоре овинника с парадником не трогали. Я же, не вникая в их претензии, отвлеченно размышлял о содержимом банки. Может, вовсе там и не кровь была, а краска на водной основе? Или и вовсе – вишневое варенье? Или клюквенно-брусничный конфитюр?
Может, меня обездвижили, чтобы травить несмешные анекдоты, а я не мог сбежать от скуки?
Это были пустые, бестолковые думы. Ими я «завешивал» неприятную картинку в памяти.
Специалист по древностям пенять мне ни на что не стала. О погибшем она высказалась своеобразно:
– Фигуры раньше или позже оказываются в коробке, – одарила она меня очередным шахматным сравнением. – А хламу место в урне.
Фигура не справилась с пылинкой на доске – выходит, не фигура и была. Про урну: останков «костюмчика» как раз на погребальную емкость и набралось. К списку своих навыков и вероятных профессиональных качеств я теперь мог приписать услуги по кремации. Причем не обязательно посмертной.
После равнодушного шахматного высказывания Федя Ивановна отчего-то переключилась на почти забытого мной «спящего красавца». Моториста, который пострадал при другом пожаре, на теплоходе. Того мужичка, кто мог стать жертвой пламени, но не стал. Моими в том числе стараниями. Чем он не угодил Палеолог? Головой отлежал некое нежное место? Ну, когда валялся в отключке головой на саквояже, как на подушке? Серьезно, я о том мужичке и думать забыл, а она отчего-то помнит.
– Нет, каков наглец! Ему жизнь спасли, а он исками закидал всех причастных, кого только смог приплести, – не знаю, чего больше было в этом восклицании: негодования или презрения. – Времена меняются, люди остаются прежними. Миру Ночи – ветер в спину, а бедолагам – все в лицо.
Палеолог, как я понял, обывателей не жаловала. За редким исключением.
О ветре: когда Чеславу ветер донес, что его без пяти минут ученика и подручного чуть на тот свет не отправили, он – Чеслав – взъярился. Вместе с Чеславом взъярился и ветер, обратив июльскую грозу в ураган. Вырывались с корнями деревья, рвались провода, разлетались осколками окна. Движение поездов в пригородах на несколько часов остановилось.
Рабочая смена следующим вечером прошла с пустым залом и с раздевалками, полными зонтов. А уж как распирало от ехидства Борееву… «Бюро находок? Здравствуйте, моя фамилия – Смольный. Я тут крестик с позолотой потерял, вам не поступало, случайно, заявки о нахождении?»
Смольный собор, точнее, его основной купол, в результате буйства стихии лишился креста. «Крестик» золоченый в шестьсот кг весом и около шести метров в длину был сбит молнией. И другому кресту перепало, правда, без падения.
