Полковой художник
– Кто умеет рисовать? – спросил замполит седьмой роты шиханского мобильного химполка.
– Я! – ответил я.
– Ну, и зачем ты это сделал? – вопрос был задан кем-то изнутри.
– Сам не знаю… Черт дернул… Может сказать, что пошутил?
– Все… Уже поздно. Здесь люди шутить не любят. Теперь сам отдувайся, как знаешь.
И голос исчез. Я остался наедине со своей совестью.
По времени это заняло минуты четыре. К шестой минуте я уже стоял в кабинете замполита и принимал заказы на создание шедевров в виде рисования планшетов, которые должны были располагаться по всему периметру огромного полкового плаца.
Это было почти самоубийство, потому как в полку били, а я никогда в руках не держал ни карандаша, ни кисти, ни даже ластика. И судьба Бендера мне тогда казалась лучшим исходом для меня, а именно – быть непонятым и выкинутым с парохода Советской армии по причине несоответствия эстетических взглядов. Но какие взгляды могут быть в Шиханах в конце восьмидесятых годов двадцатого века? Только военно-полевые.
И в тот момент генетический код мне крикнул – ура! Отец и младшая сестра у меня были профессиональными художниками, и что-то здесь сработало, что-то сцепилось.
В результате этой сцепки, через три месяца кропотливого выкачивания из организма силы воли и русского "А, пропади все пропадом!", весь полк был усеян гениальными портретами (a-la Ostap Bender) советских освободителей от буржуазных захватчиков и непосильно-западного идеологического гнета.
Приезжала комиссия из ГДР и пыталась переманить местного художника эпохи военного заката к себе в Хаале, но за меня наши офицеры держались крепко. Да и я не особо рвался, так как к тому времени уже играл на баритоне, а чуть позднее возглавлял рок-ансамбль песни и пляски в соседней казарме.
Двое в поезде, не считая собаки
Это не рассказ, а реальный исторический сюжет или, скорее даже, невротическо-социопатический памфлет, переведенный из амбулаторного врачебного заключения в жанр так и несостоявшегося биографического комментария, о человеке, который хотел многое в жизни понять, успеть, поменять и, наконец, достичь, прихватив заодно и меня с собой.
Санчес Кокуев – профессиональный безработный, бездельник, тунеядец (как, собственно, и я), но при этом гений трансформирования своих пороков в высшее человеческое достоинство. Он родился 6 июня 1965 года.
Мы встретились во время репетиции рок группы Dorian Gray весной 1989 года (хотя это название можно было бы написать кириллицей, так как песни пелись на русском языке, а в аккомпанементе в основном использовались плагальные обороты), где я мучился, перебирая клавиши на новеньком замудренном "Поливоксе".
Мы играли никому ненужные песни, а они (группа театралов-любителей) этажом ниже, ставили совершенно бездарные и убогие сценки, которые они называли мини-спектаклями.
Санчес играл роль клоуна. Все это было ужасно неубедительно. Ну? какой он клоун? Он – тунеядец, и это было сразу же заметно. Играл он свою роль невыразительно, так же, как и я, этажом выше, спотыкаясь о черные клавиши, чрезвычайно неловко выводил неуклюжие мелодии своей неуправляемой аппликатурой.
Вскоре мы познакомились и решили бежать из своих гнусных проектов.
Поселились у него в холодной однушке осенью того же восемьдесят девятого года в доме барачного типа на, пахнущей овощной гнилью и мокрыми червями, улице Бекетова.
Он начал шить банальные куклы-собаки (фокстерьеры) и нецензурно продавать их на центральной улице, лая и обнюхивая своих покупателей. Я стоял рядом и пускал от стыда слюнные пузыри. Мне все это не нравилось, но виду не подавал.
Накопив немного денег, мы сели в поезд и поехали в Москву в посольство ЮАР на переговоры с послом, чтобы он нас взял служить в южно-африканскую армию.
Посол нас не принял, но мы переговорили с его секретаршей по телефону. Она сказала, как нам быть.
Но в силу того, что я не понял ни слова по-английски, нам пришлось вернуться обратно в наш, пораженный беспредельным хамством и общепитовской вонью, родной город.
Потом была утомительная борьба за выживание: поиски работы, просмотры фильмов Тарковского, увлечения горючими смесями, мордобоем, идеалистической теорией Скрябина, и, в конце концов, обнаружения себя на сцене филармонии в качестве разогревающего элемента для местного бездарного, безнадежного и фальшиво-выстроенного вокально-инструментального ансамбля под названием, составленного из трех последних букв 8-го слова слева (отсчитывать от цифры 8).
Приехали в отвратительнейший районный центр под Харьковом. Более оскорбительно-унылого места на земле я еще не встречал (Дзержинск не в счете).
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
