Глава 1,
в которой Лунин знакомится с новым делом, а мы знакомимся с Луниным
Август 2019 года
Свернув с шоссе, старенький «лендкрузер» замедлил ход, а метров через двести и вовсе остановился. Ближе к реке подъехать было уже невозможно: крутой склон, заросший густым кустарником, являлся непреодолимым препятствием даже для внедорожника. Но смысла спускаться и не было. С возвышенности открывался великолепный вид на реку, которая чуть ниже по течению описывала замысловатую петлю, а затем вновь устремлялась на север, как делают почти все сибирские реки. Недовольно фыркнув, дизельный двигатель умолк, но из машины так никто и не вышел.
– Ну прекрати, – Наташа с улыбкой отстранилась от мужа, – здесь же люди.
– Да ладно, – Никита бросил взгляд на стоящий метрах в пятидесяти белоснежный БМВ, – видишь, нет никого. Небось, сидят в машине и тем же самым занимаются. – Он вновь потянулся к жене.
– Давай хоть назад пересядем, – Наташа тоже взглянула на застывший в тени огромной сосны белый внедорожник, – там стекла тонированные, да и вообще…
– И вообще удобнее, – просиял Никита.
Десять минут спустя, когда Наташа уже делала бутерброды на небольшом раскладном столике, Никита неторопливо один за другим выпускал в небо клубы серого дыма. Докурив сигарету и бросив ее с обрыва, он оглянулся и посмотрел на хлопочущую возле стола жену. Они впервые за год выбрались куда-то вдвоем, оставив Гришку на попечении Наташиных родителей. Еще три часа в пути, и они будут в Среднегорске. Конечно, не столица, но в сравнении с Аликаново вполне себе мегаполис. Номер в отеле он уже забронировал, Наташке должно понравиться. Но самое главное – это приготовленный им сюрприз, о котором жена даже не догадывается. Рука непроизвольно коснулась кармана джинсов, где в бумажнике из крокодиловой кожи прятались два билета на концерт «Ленинграда». Прощальный тур, как пропустить? Хотя, скорее всего, лет через пять можно будет сходить еще разок. А потом еще. Сейчас у всех много прощальных туров, так принято. Но это когда будет, а жизни радоваться надо сейчас, пока они еще молоды. Никита взглянул на белый автомобиль. Его пассажиров по-прежнему не было видно. Странно, купаться они уйти не могли, спуск здесь совсем неудобный, а больше на берегу деться было некуда. Может, спят?
– Никитка, ты обедать идешь? – позвала Наташа.
– Лечу, – откликнулся Никита и прищурился, прикрывая глаза от бьющего в лицо солнца. Ему показалось, что белый внедорожник моргнул габаритами, как обычно бывает, когда машину ставят на сигнализацию или снимают. Вот только кто мог это сделать, ведь, как и минуту назад, поблизости никого из людей не было видно, лишь доносился гул мчащихся по шоссе большегрузов. Белый автомобиль вновь блеснул габаритными огнями.
– Никита! – В голосе Наташи отчетливо слышалось нетерпение.
– Иду я, иду. – Никита шагнул было к жене, но тут белый внедорожник вновь призывно моргнул. Никита нахмурился и широким шагом направился к непонятному автомобилю.
* * *
Голову приподнять он уже не мог, поэтому все, что видел, – это была пожелтевшая под ярким солнцем трава и ноги, которые постепенно приближались к нему. Не доходя метров десять ноги остановились, возможно, их владелец сомневался, стоит ли подходить ближе. Скорее всего, все дело было в траве, слишком уж она разрослась за лето, и теперь в ней почти ничего не возможно увидеть. Он еще раз нажал кнопку на брелоке и попытался закричать, во всяком случае, открыть рот он точно сумел. Может быть, у него что-то и получилось, сам он не понял, но ноги вновь продолжили свое движение в его сторону. Им оставалось сделать всего шесть, пять, четыре… на счете три он потерял сознание, и рука, сжимающая окровавленный брелок, бессильно разжалась.
Из всех летних месяцев август нравился Илье Лунину больше всего. Недолгая, но изнуряющая июльская жара, от которой лицо Лунина беспрерывно покрывалось мелкими капельками пота, уступила место приятному дневному теплу, с наступлением сумерек переходящему в легкую, несущую свежесть прохладу. Неторопливо прогуливаясь по аллеям невзрачного сквера, который власти города с внушающим уважение упорством гордо именовали парком, и размышляя о том, в какой последовательности можно расположить все двенадцать месяцев по степени убывания его к ним любви, Илья был вынужден признать, что июнь почти ничем августу не уступает. И все же август он поставил на первое место в своем списке. Все дело было в том, что Илья, или, как звали его некоторые коллеги, Илья Олегович, любил грустить. Не так чтобы сильно, совсем чуть-чуть, в той степени, когда на лице появляется едва уловимое выражение не то удивленного разочарования, не то разочарованного удивления, а лоб пересекает глубокая складка, свидетельствующая о неустанной мыслительной деятельности. По какой-то никому не ведомой причине Илья Лунин был абсолютно уверен, что именно это выражение больше всего подходит к его мягкому округлому лицу, которое сам он всегда считал чересчур мягким и слишком округлым.
По мнению Ильи Олеговича, поводов для грусти хватало всегда, и сами они были столь обильны и разнообразны, что даже не стоило пытаться их все классифицировать. Но в августе по сравнению с июнем одним таким поводом всегда было больше. Он был столь же очевиден, как и то, что нависшее над городским парком облако, стремительно увеличивающееся в размерах и меняющее цвет с грязно-белесого на темно-серый, переходящий в черноту, вот-вот превратится в полноценную дождевую тучу.
Осень! Ее неумолимое приближение, еще почти незаметное в начале августа и тем не менее такое предсказуемое и ожидаемое, и было тем весомым поводом для легкой грусти, которым при всем желании не мог похвастать красавец-июнь. Немного поколебавшись и вспомнив про тополиный пух, заполоняющий улицы Среднегорска в последнюю неделю июня и передаваемый словно рассыпавшаяся в прах эстафетная палочка преемнику-июлю, Лунин окончательно укрепился в осознании превосходства августа над другими месяцами года.
Конечно, кому-то могло показаться странным, что человек вполне взрослый, а уже почти сорокалетний Лунин имел некоторые основания считать себя таковым, и вполне неглупый, а к этой категории Лунин себя относил вне зависимости от наличия оснований для данного утверждения, грустит о наступлении осени в первых числах августа. Гораздо сподручнее делать это в конце октября, когда затяжные холодные дожди окончательно смывают с деревьев и кустарников их фальшивую позолоту. Однако, по мнению Лунина, подобный тезис был абсолютно неверным. Какой смысл грустить о том, что уже случилось? Разве грустит умерший о своей смерти? Точного ответа на последний вопрос Илья Олегович, конечно, не знал, но подобное сравнение казалось ему весьма уместным и, более того, поэтичным. Об осени надо грустить летом, о наступающей старости – в расцвете сил, а о смерти… О смерти надо думать, пока ты еще жив, ведь наверняка потом подумать об этом уже не будет никакой возможности. Подобный ход мыслей казался Лунину достаточно логичным, а способность к логическому мышлению представлялась Илье Олеговичу основным отличительным свойством разумного человека. Илья Олегович вообще очень уважал как саму логику, так и людей, ею обладающих. Скорее всего, причиной этому являлось место работы Ильи Олеговича. Как гласили золотые тисненые буквы на его визитках, Илья Лунин работал следователем по особо важным делам в Среднегорском областном управлении следственного комитета. Работал, а точнее, нес службу Илья Олегович в не самом низком, но и не особо высоком звании майора, о чем красноречиво говорили звезды на его погонах. Звезд было две. Одна располагалась на правом плече, другая, что было вполне логично и соответствовало представлениям Лунина и его коллег по следственному управлению о симметрии, – на левом. За последние полгода руководитель областного управления полковник Хованский пару раз намекал на скорое представление Лунина к очередному званию, добавляя при этом неизменное «если все сложится», но, к глубокому сожалению как самого Ильи, так и его супруги Юленьки, эти намеки так и не превратились во что-то более осязаемое. Так что менее чем за месяц до своего сорокалетнего юбилея Лунин по-прежнему оставался майором, а спросить у Хованского, что именно не сложилось, Илья Олегович в силу своей природной скромности не решался.
