Мы плыли в Город долгих три месяца – по холодному морю, в искрящейся звездами-снежинками темноте. Корабль «Вагриус». Он был из ржаво-коричневого металла, высокий и узкий, а изнутри страшно запутанный, гулкий и снизу доверху пронизанный узкими темными лесенками.
До знакомства с ним я корабли представлял только парусниками – как из картинок в «Робинзоне Крузо» и «Острове сокровищ». «Вагриус» был другой: высящийся глухой стеной борт, черные жучиные глазки иллюминаторов, странная путаница надстроек и такелажа над ними. Я не понял, что это корабль, когда увидел его впервые. А когда понял, сердце у меня упало.
Даже родителей вид «Вагриуса» смутил и подавил. Мать молчала, пыхтя и как будто опуская взгляд перед кораблем. Отец дернул руку к карману на груди, где у него фляжка, но пить не стал.
– Ну, ничего, – сказал он, – Доплывем как-нибудь. И может, внутри там поживее.
А я вдруг представил, как мы выглядим с другого конца площади: три фигурки в тени высокого борта. Почти одинаковых размеров, по сравнению с «Вагриусом»: и не разобрать, кто из нас взрослый, а кто ребенок.
«Вагриус» перевозил по большей части грузы; и хотя пассажиров можно было пересчитать по пальцам, я почти их не помню. Только пару стариков и немого. Старики были очень маленькие, ссохшиеся, всегда в черном, с желтыми неподвижными лицами. Брат и сестра, последние представители какого-то именитого семейства Города. Отец как-то сказал, что они едут на собственные похороны. То есть, наверное, они болели и отправились умирать в родной Город – так я сейчас думаю. Но тогда я понял отца буквально. В полумраке кают-компании я со страхом поглядывал на мертвецов, путешествующих на собственные похороны, и утыкался взглядом в тарелку, как только два желтых лица с черными глазами (всегда синхронно) поворачивались ко мне.
А немого я запомнил, потому что он оказался вовсе не немой.
Первое впечатление о корабле изгладилось из памяти, делать было нечего – и я начал обследовать «Вагриус». Огромный, запутанный корабль оказался малонаселенным и слабоконтролируемым. Стоило спуститься с пассажирской палубы вниз, в гремящее нутро подлинного «Вагриуса», как можно было бродить часами, не встретив ни души. Внутри лязгали и гремели механизмы, волны били в борта с силой, отдающейся гудящим эхо, доносились откуда-то голоса матросов. Оставаясь один, я все же не оставался один на один с кораблем. Внутри было даже уютно – уютнее, чем в нашей тесной каюте или кают-компании, где в окна хлестали темные волны и куда в любое мгновение могли зайти мертвецы.
Первые дни осторожных вылазок показали только, как много открытий ждет впереди. Я начал думать, что «Вагриус» – совсем не такое уж плохое место, а плавание, в общем, проходит даже увлекательно. И забирался все дальше.
Однажды я понял, что я не один.
Его шаги было нелегко уловить. Может быть, в полутьме мы неосознанно подстроились под ритмы друг друга. А может, он специально подстраивал шаг. Так или иначе, только резко остановившись – мне попалась темная развилка – я вдруг понял, что слышу чужие шаги.
Это случилось на узкой лесенке, спускавшейся от кокпита (и, следовательно, соединявшейся с ним коридором кают-компании) к холодильному отсеку и еще ниже, в первый грузовой ярус. Этой лестницей никогда не пользовались моряки – только кок и стюарды, но они как раз готовились подавать обед. А значит, скорее всего здесь был кто-то из пассажиров.
Все эти вычисления скользнули мгновенно, и звук следующего шага слился с образом выступающих из полутьмы старичков – брата и сестры, мертвецов с желтоватыми лицами, наследников именитого рода Города.
Я не трус, или был не трус. Хожу на ноже с девяти лет, случалось и доставать, и на меня тоже с ножом нападали. Но в тот миг тело и воля у меня обмякли; я словно выпал из реальности в вязкий, давнишний, застарелый кошмаре: темнота и приближающиеся шаги.
Я смог только шагнуть – скорее упасть – в темноту бокового проема, когда вдруг понял, что шаги раздаются сзади, и уже совсем близко. За спиной.
Темнота осветилась оранжевым, дрожащим светом. Из-за угла показалась вытянутая, странная тень – и вышел немой с лампой в руках. Я даже не удивился в первый миг – чувствовал только облегчение и благодарность за то, что это не старики.
Фигура немого в колеблющемся полукруге света быстро скользнула мимо, и я остался в темноте.
Я встал и двинулся за ним.
Немому на вид было лет 17, хотя я плохо в этом разбираюсь. Но он уж точно был ближе возрастом ко мне, чем ко всем остальным пассажирам, и уже оттого мне нравился. Он единственный пропускал иногда общие обеды и ужины, и каждый раз я расстраивался. Присутствие его оживляло кают-компанию, хотя, конечно, он всё только молчал и мягко улыбался. Звали его Отто или как-то так.
Вдвоем – неровный свет лампы впереди, моя невидимая ликующая улыбка сзади – мы прошли мимо серых заиндевевших дверей морозильника. Спустились в грузовой отсек.
Здесь мне пришлось отстать, потому что темнота стояла страшная и я боялся, наткнувшись на что-нибудь, выдать себя. Замерев, я водил вокруг руками, а видел только сплошную черноту. Лампа Отто давно исчезла в лабиринте штабелей и ящиков; шаги удалялись.
И тут я услышал голос немого.
Отто сказал несколько слов на чужом языке, который показался мне непохожим ни на один из европейских. И это точно был не датский: среди пассажиров было двое датчан, я их наслушался. Голос у Отто был высокий, но, пожалуй, не женственный. Необычный голос.
Немому ответили – тот же странный, неуловимо чужой язык, хриплый грубый бас. Затем мгновение тишины – и , то сливаясь, то разделяясь, два ритма шагов застучали в темноте. Не немой возвращался.
Раскрыв первую из тайн Отто, я, конечно, не мог остановиться. В последующие дни только и делал, что выслеживал его. А в кают компании с дерзким любопытством вглядывался в круглое лицо, которое взрослым, наверное, казалось детским. Отто, оказывается, вел на корабле кипучую деятельность.
Сейчас все это кажется сном. Неужели корабль и правда был таким огромным? Неужели Отто и правда занимался там настолько странными вещами?
Мы (хотя Отто про это «мы» так и не узнает) спускались в сырые трюмы, где он звенел чем-то и лязгал – вскрывал ящики? Мы спускались в черное, пламенное машинное отделение, где выл огонь в огромных печах, а Отто передал кому-то бумаги, показавшиеся мне ярко-красными. Мы часами бродили в темноте по кораблю: как-то раз я заметил, что Отто составляет карту «Вагриуса».
Я следил за Отто и в день, когда разразилась буря. Днем это сложно назвать: еще за обедом в иллюминаторах было темно, и в эту темноту хлестала пена – по палубе перекатывались волны.
