ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Я по природе человек очень серьезный и неулыбчивый. Даже в моей молодости женщины называли меня сухарём. А откуда взяться веселости? Я большую часть своей сознательной жизни проработал главным инженером заводов, их было несколько, а главный инженер – это очень вредная профессия, я думаю, на втором месте после хирурга, с утра до позднего вечера сплошные стрессы. Поздно вечером приедешь домой, а там на тумбочке притаился коварный черный зверь – телефон. Главному инженеру звонят, если на заводе случилась серьезная поломка или, не дай Бог, несчастный случай. И приходится ехать на завод, разбираться, страдать, мучиться. Еще долго, после того, как окончились мои инженерные страдания, я вздрагивал от телефонного звонка, как от удара током.
Но всё в нашей жизни рано или поздно кончается. Я стал пенсионером и от нечегоделать стал писать повести и рассказы, издавать книги. Сами понимаете, они у меня получались серьезными и даже грустными. У всякого ремесленника, который из жизненного сырья делает вещи для употребления, получаются отходы, мусор. То же у меня. Вот берешь жизненную корягу, узловатую, кривую, сучковатую, начинаешь ее обтесывать, обстругивать, чтобы получилось нечто гладкое, удобочитаемое, и получаются отходы, стружки. Их накопилось много, и они стали захламлять мой компьютер. Я пытался что-то из этих отходов вставлять в мои серьёзные повести, но они выскакивали из серьёзных повестей, как скользкие горошины. Тогда я решил пройтись с метлой и совком, выбросить все стружки в мусорную корзину, но мне стало жалко. Во многих из них проблескивали лукавые, смешные, нелепые и добрые бусинки. Я собрал все эти бусинки-горошинки, очистил от грязи, отмыл, подкрасил и выстроил в затылок. Вот что из этого получилось.
ДАТСКИЙ СЫР
Для советского инженера попасть в Копенгаген так же неосуществимо и нелепо, как в Гонолулу или, может быть в какое-нибудь Тимбукту. Во-первых, Копенгаген – неизвестно где, то ли в Африке, то ли в Австралии, а во-вторых, Копенгаген, это все знают, просто прикол: «я в этом деле не копенгаген!» Поэтому, когда Нинка Дротова спросила Люсю: «Где ваш муж, почему не на работе?», и та ответила: «Он в Копенгагене», Нинка нервно рассмеялась и сказала, что шутка это неудачная, и жена должна знать, где муж, а он второй день не выходит на работу. И когда Люся сказала, что это не шутка, он, в самом деле, в командировке от Министерства в Копенгагене, Нинка открыла рот и долго не могла сообразить, то ли над ней издеваются эти умники из технического отдела, то ли этот самый Копенгаген существует на самом деле.
Нинка – крикливая и распутная баба из отдела кадров, кадровичка, прислана из органов, чтобы заместить уходящего на пенсию Сергея Михайловича Акопова. Главное, что поручает ей начальник Объединения, кроме того, чтобы за всеми присматривать, кто на работу опоздал, кто долго курит в коридоре – а ей больше и делать нечего целый долгий день – это организация советовдиректоров предприятий, входящих в Объединение. Советы директоров проводятся раз в квартал на одном из заводов Объединения. Там, на этих советах, подводятся итоги, вручаются Красные знамена, намечаются новые задачи по росту и развитию. Организация Советов – дело серьезное, нужно всем билеты на поездку достать, проверить, как подготовился очередной директор, чтобы всё прошло без сучка и задоринки, чтобы всех разместили в хорошей гостинице, а особенно руководство Объединения – сами понимать должны. А еще на этих советах принято устраивать неофициальнуючасть– это выезд на природу, в какой-нибудь загородный санаторий с организацией, нет, не пьянки, но встречу все-таки нужно отметить как следует. И всё это Нинке нужно проверить и доложить. Конечно, хлопотно, но это Нинкин конёк, и злые языки говорят, что она и обслуживает директоров на этих советах.
Полтора месяца назад мне позвонила Вера, секретарша начальника:
– Звонили из Министерства, Вам нужно подойти в Техническое управление, к Вараксину.
– Вера, а в чём вопрос? К чему готовиться?
– Не знаю, не сказали. Сказали, что вопросна месте.
Ничего хорошего от вызова к высокому начальству не бывает. Тем более, вопрос на месте. Идёшь, перебираешь в голове все возможные варианты и всё равно,
не угадаешь, обязательно какая-нибудь неожиданная подлянка застанет тебя врасплох, и не сообразишь сразу, что сказать, а от тебя требуют сразу решения. Я позвонил начальнику:
– Валерий Иванович, Вы в курсе, что меня Вараксин вызывает? В чём дело?
– Не знаю, мне не сообщали. Идите, там, на месте сообразите.
Здание Министерства – четырёхэтажная гранитная глыба на Большой Садовой улице, в двухстах метрах от нашего Объединения, – сталинской постройки, – заставляет чувствовать себя пигмеем. Поднимаешься по ступенькам на пьедестал подъезда, и оказываешься перед огромными, в два моих роста, дубовыми двухстворчатыми вратами, назвать их дверьми не поворачивается язык, если открыть обе створки, проедет колесница, запряженная четвёркой. Но левая створка всегда заперта, и колесницы, и чёрные Волги, и чёрные ЗИЛы останавливаются у подъезда, выпуская из чрева своих высокопоставленных ездоков. А ты пришёл пешком и, поборов робость, ухватываешься за геркулесовскую ручку, с начищенной бронзой, облицованную дубом, в два ладонных обхвата. Многопудовая створка открывается медленно, но беззвучно и солидно, и ты проникаешь внутрь. Дверь не хлопает тебя по заду, и её, обернувшись и натужившись, ухватившись за такую же ручку внутри, нужно закрыть. Справившись с упражнением «Дверь», посетитель оказывается в огромном фойе, перегороженном барьером со строгим пограничником в зелёных петлицах. Пропуск изучается долго, подробно и с прилежанием, посетитель начинает подозревать себя в чём-то незаконном, нервно, как Штирлиц на границе, теребит манжет рубашки… наконец, пограничный шлагбаум поднимается, и перед окончательно оробевшим вторженцем открывается ЛЕСТНИЦА. Четырехметровой ширины (какой поток людей она может пропустить!), с коваными решётками и дубовыми перилами, устланная алым ковром, она вздымается маршами на шестиметровую высоту второго этажа. По коридорам Министерства можно пускать поезда метро, позволяет и длина, и сечение, но здесь беззвучно и озабоченно снуют люди, так же беззвучно и солидно открываются и закрываются высоченные дубовые двери, а посетитель бредет по этому тоннелю с идиотским запрокинутым лицом и полуоткрытым ртом, отыскивая табличку 376 на баскетбольной высоте.
В кабинете Вараксина, как и положено, с двухметровыми окнами, забранными белоснежными фестонами штор, и Т-образным громадным распятием стола посередине, сидели двое. Полуянова я знал давно, ещё по Казахстану, а второй, лысенький и неприметный, оказался Иваном Семёнычем Зубковым из отдела внешних связей.
