О Никколо Макиавелли, секретаре Флорентийской республики, гуманисте, историке, авторе комедий, а также поэте трагическом
Езуит Посвин, столь известный в нашей истории, был один из самых ревностных гонителей памяти Макиавеллевой. Он соединил в одной книге все клеветы, все нападения, которые навлек на свои сочинения бессмертный флорентинец, и тем остановил новое издание оных. Ученый Conringius, издавший «II principe» в 1660 году, доказал, что Посвин никогда не читал Макиавелли, а толковал о нем понаслышке.
А. С. Пушкин
Италия! Имя ее издавна было священно одним лишь поэтам. Для того чтобы Италия стала политической идеей, надобен был политик, который сделался бы поэтом.
Р. Ридольфи
1
Имя для этого времени нашел вовсе не Мишле, а Пушкин. Он едва ли не первый назвал его: «Великая эпоха Возрождения».
На рубеже XV и XVI столетий Возрождение достигло зенита. Никогда в Западной Европе не рождалось столько гениальных художников и великих поэтов. Даже в Италии. Это было время Сандро Боттичелли и Леонардо да Винчи, Рафаэля, Браманте и Микеланджело. В юности Никколо Макиавелли, несомненно, встречал на улицах родного города Анджело Полициано, Луиджи Пульчи, Михаила Марулла и, конечно, Лоренцо ди Медичи, который был не только самым авторитетным политиком Флоренции, но и одним из ее наиболее одаренных лириков. Саннадзаро, Фоленго и Ариосто приходились Макиавелли сверстниками. Сам он тоже писал стихи. Когда Ариосто не упомянул его в «Неистовом Орланде», перечисляя славных поэтов тогдашней Италии, Макиавелли смертельно обиделся.
Надо полагать, создатель «Орланда» не склонен был считать стихи, сочиняемые секретарем Флорентийской республики, подлинной и высокой поэзией. Они были умны, но как-то уж слишком простонародны. Им недоставало изящества, благозвучия и того лоска формы, которым к началу XVI века обладали даже самые посредственные петраркисты. Кроме того, в стихотворениях Макиавелли чересчур часто говорилось о политике, и от многих из них попахивало желчью. Они явно выламывались из ставших к тому времени классическими канонов ренессансной лирики. Макиавелли плохо верил не только в Бога, но и в того абсолютно свободного, божественного человека, о котором неустанно говорили Леон Баттиста Альберти, Марсилио Фичино, граф Пико делла Мирандола и все флорентийские неоплатоники. Вернее, он верил в него совсем по-другому. Индивидуалистическая и антропоцентрическая концепция мира, типичная для гуманистической идеологии Возрождения, у Макиавелли сохранилась, но она претерпела в его произведениях серьезные уточнения. В миропонимании Возрождения Макиавелли – рубеж. У подавляющего большинства гуманистов XV века огромный, всеопределяющий интерес к человеку был интересом к отдельной человеческой личности, изолируемой не только от истории, но и от окружающей его общественной, политической среды. Человек был божественным, гармоничным, всесильным, бесконечно прекрасным и – идеальным. Гуманистический идеал Альберти, Полициано, Боттичелли чрезмерно резко противопоставлялся реальной действительности. Он был утопичен и идилличен.
В произведениях Никколо Макиавелли нравственно-эстетический идеал эпохи Возрождения обрел политическую реальность. Но это вовсе не значит, что Макиавелли перестал быть гуманистом. Обособить его миропонимание от передовой идеологии того времени можно, лишь отъяв гуманизм у Ренессанса. Макиавелли был первым великим писателем Возрождения, который стал изучать человека и человеческие отношения не только с этической и эстетической точек зрения, но также в аспектах социологии. Рядом с проблемой личности в его произведениях встали проблемы народа, сословия, класса, нации, и это привело к существенному сдвигу акцентов. Макиавелли и Ариосто были знакомы, но они плохо понимали друг друга. Макиавелли не понимал, например, как можно беспрекословно восторгаться античным искусством и видеть в изящной словесности высшее проявление свободной человеческой жизнедеятельности. Он с издевкой писал об Италии, которая «воскрешает мертвые вещи: поэзию, живопись, скульптуру» («О военном искусстве», VII). Ему казалось, что воскрешать надо саму Италию. Он, кажется, даже считал, будто пышный расцвет итальянской культуры на рубеже XV и XVI веков был одним из проявлений слабости и нравственной испорченности современного ему общества.
Так же как большинство гуманистов, Макиавелли был моралистом. Но, продолжая и развивая этико-политическую традицию флорентийского гуманизма, являясь ее наиболее ярким носителем, он поднял эту традицию на качественно новую ступень.
Отказывая Макиавелли в праве на титул большого поэта, Ариосто был явно не прав. В XVI веке большая поэзия по-прежнему существовала не только в стихотворной форме. Макиавелли был одним из титанов Возрождения, и именно поэтому он оказался великим художником. Люди того времени, как известно, не стали еще рабами разделения труда. Наиболее проницательные мыслители прошлого не случайно ставили Макиавелли в один ряд не только с Мартином Лютером, но также с Леонардо да Винчи и Альбрехтом Дюрером. Созданная Макиавелли «Мандрагора» оказалась лучшей комедией итальянского Ренессанса. Его «Сказка» о Бельфагоре не уступает самым красочным рассказам Маттео Банделло. А романизированная «Жизнь Каструччо Кастракани из Лукки» имеет ничуть не меньшие права на место в художественной литературе, нежели диалоги Кастильоне или сравнительные жизнеописания Плутарха. Но самым великим поэтическим произведением Макиавелли стал «Государь». Музой Макиавелли была политика.
Нередко говорят, что он отделил политику от нравственности, сделав ее – прежде всего именно в «Государе» – «чистой наукой». На этом особенно настаивал сперва Карл Маркс, а затем Бенедетто Кроче. Это один из исторических мифов. Гуманизм Возрождения, как правило, не был ни аморальным, ни имморалистическим. Макиавелли обособил общественно-политическую проблематику всего своего творчества не от нравственности, а от нравственных догм не вышедшей за Средневековье христианской религии и от той ханжеской, обывательской морали, которая в его время лицемерно апеллировала к этим догмам. В этом он следовал великой традиции итальянского Возрождения, основы которой были заложены Петраркой и Боккаччо. Реализм политических концепций органически сочетался у Макиавелли с мифотворчеством художественного сознания. «Основная черта „Государя“, – писал один из самых оригинальных мыслителей нашего столетия, – состоит в том, что он является не систематизированным трактатом, а „живой“ книгой, в которой политическая идеология и политическая наука сплетаются воедино в драматической форме „мифа“». В отличие от утопии и схоластического трактата, то есть тех форм, в которые политическая наука облекалась вплоть до Макиавелли, такой характер изложения придает его концепции форму художественного вымысла, благодаря чему теоретические и рационалистические положения воплощаются в образ кондотьера, являющийся пластическим и «антропоморфным» символом «коллективной воли».