Глава первая
Грешный странник
В душе такая боль и грусть!..
Прижмусь к разнеженному телу.
Заплачу, может, закричу:
«Опять влюбился в обалделую!»
Она танцует и поёт
И всем показывает губки.
Про жизнь свою, конечно, врёт -
И про искусственные зубки.
И я шепчу, и я кричу:
«Прости, прости – любовь безумна.
Не трожь мою тропинку лунную
И сердца нежную парчу!»
Танцующая рэп смешна,
Как солнца луч, но всё ж прекрасна!
Как жаль, любить её опасно -
Она немыслимо грешна.
«Если нет извилин в голове, то надо использовать извилины в другой части тела, – подумал Мардахай Абрамович. – Количество извилин так же, как количество нефти, даёт успех. И это не Бог решил – закон совкового капитализма, который насилует всю Европу. Извилины Анюты Сволочковой великолепны. Что со мной? В меня словно проник ещё один человек». – Миллиардер, пошатываясь изогнутым волосатым телом, расчесал на груди длинные густые волосы, искусанные примадонной, надел трусы с двойным люрексом, растерянно подошёл к трюмо.
Смотреть на себя было страшно. Если бы не фильмы ужасов, которых он нагляделся в Голливуде после покупки бюста Диснея, с ума бы сошёл: левая щека была изжеванная, в помаде, губы распухшие, из них сочилась кровь. Глаза выражали ненависть и страх одновременно. Но самое дикое – они были пурпурно-красными, с приклеенными ресницами, и с левой стороны синел подглазник.
– Анюта, – тихо позвал он, – ты слышишь меня? Что с моим лицом?
– Исцелованное до смерти, дорогой мой. Я хочу начать новую жизнь и целовать тебя постоянно, забыв про деньги и успех. Иди ко мне, любимый мой поэт – изобретатель не только новых говорящих памятников, но и редкого виртуального секса с двойной тягой… Ты, конечно, изобретатель во всём…
– Но почему у меня красные ресницы? – удивился олигарх. – И залысины пурпурного цвета?
– Потому что ты моё Солнце! Единственное, вечное моё Солнце, умеющее приносить счастье. Читай стихи, которые спасли моё сердце, душу. Читай! И всегда помни: я, твоя примадонна, всюду с тобой. Ты – мой гений! Ну…
Крупин растерянно молчал, вглядываясь в своё потревоженное лицо. Тогда она тихо прошептала:
Поэт не может ничего,
Когда не пьёт любви вино.
Любовь, как свет, как солнца краски.
Она уносит властно,
Подобно сказочной упряжке,
От бед, ненастий, лжи и льда.
Он, раб бесспорный, боязливый,
В своей покорности убог.
И жалок век его трусливый,
Молчаньем предаётся Бог…
Молчаньем предаётся разум
И наша вечная душа,
Когда ты всё берёшь и сразу,
Не дав за это ни гроша.
Крупин отошёл от зеркала, обхватил уставшими «лапами» поседевшую голову, долго молчал. Искры еле заметных слёз вспыхнули на его обветренной ошалевшей физиономии и тут же угасли.
– Это не мои вирши… Это строчки последнего памятника, моя личная инициатива. Когда-то она была наказуема, теперь – дико наказуема и облагается налогами. Но кое-что врезалось в память…
– Ну, ну, вспоминай…
Наш азарт – это похоть успеха.
Гонит он лишь за длинным рублём.
Мы утратили искренность смеха,
Стал не графом мужик – кобелём.
Он неторопливо подошёл к окну, распахнул шторы, прислушался. Тут же в глубине двора заиграла музыка – вальс Мендельсона – и вспыхнул мощный прожектор с десятками тысяч энергосберегающих ламп.
– День начался с мудрых стихов, – восторженно сказал он. – Это прекрасно! И ты, моя долгожданная, озвучила их. Они повернули твои ум, душу, умиротворили сердце. – Олигарх перекрестился. – Дай Бог! Позволь мне продолжить возникшую тему.
Он отошёл от окна, набросил на плечи халат, и, разжигая камин, стал вкрадчиво бормотать:
Счастье – это ты мне снишься —
То в лозу, то в розу превратишься.
Обовьёшь хмельными лепестками,
Нежными, как будто васильками.
Полечу опять в святую бездну —
Со слезами, ласками мятежными.
Обомлею, задрожу, заплачу…
Я люблю тебя… я не могу иначе!
Он подошёл к лежавшей на просторной кровати примадонне, внимательно посмотрел ей в глаза.
Вновь чувства, чувства-васильки
От скуки гонят и тоски…
– настойчиво продолжил он читать стихи.
И в каждом поцелуе есть
Любви немыслимая спесь.
Из тьмы уйти (он задумался) – большое дело,
Но дух презрев, томит нас тело.
Но в теле есть коварства лесть…
На тело нелегко залезть.
Забыв о голубой мечте,
О солнечном земном хвосте,
Который с трепетом молчит
И, силу чувствуя, торчит.
Он подошёл к швейцарской горке, стоявшей напротив камина, раскрыл её и, взяв бутылку Киндзмараули, откупорил и плеснул в фужер.
Но чувства, чувства-васильки
Вновь жмутся к телу от тоски.
И в страстном теле есть, увы,
Та страсть, чья суть без головы.
Ей преданность нужна и брак —
Жизнь коротка – люби, чудак!
Сделав несколько глотков, он ласково, с какой-то невыносимой любовью, посмотрел на Сволочкову и продолжил:
Брак – это сказочная лесть,
Как надо спать, молиться, есть.
Он превращает жизнь в полёт,
В которой главное – приплод.
А чувства, чувства – васильки —
Бегут от брака, от тоски.
Они спешат опять на бал,
Чтоб их Господь поцеловал.
– Анюта, я скучаю по балам и буйству нечеловеческой страсти. Мне хочется любить и ненавидеть одновременно. Каждый день чувствовать сладкий оргазм твоего лёгкого прикосновения. Что это?! Один Бог знает и, может быть, несколько прекрасных мумий, наполненных ароматом северной тоски и робкой печалью болотных рясок. Кстати, мумии куплены мною в Финляндии за несколько килограммов морошки. Как изменилось время! – неожиданно почти выкрикнул он. – Даже господин Мардахай Абрамович Крупин, совершивший революцию в психофизических действиях говорящих памятников, должен заниматься не космосом, не перемещением человеческих душ из вселенной в оболочку памятников, а токовищами: жалкими, безрассудными токовищами, где петух и тетёрки щупают, тискают друг друга, иногда клюют заморской виски. Тетёрки, как дети, барахтаются среди заезжих петухов и норовят их обобрать до нитки. Здесь они обретут волю и кокетство, но там, в Эрмитажах или на Шёлковом пути, из них вытянут всё и научат таким танцам, от которых разум померкнет и вся девственная прелесть рассеется, как дым. Милая моя, там, где торговля не имеет границ и душа не восторгается красотой, счастьем жизни, а думает о цене красоты и о том, как бы её взять в расход, там начинается гибель человека и его цивилизации. Злачные притоны, фешенебельные рестораны с лёгкой музыкой, сопровождающей прожорливый и пьянеющий ресторанный секс, – начало гибели человека. Пятизвёздочные и шестизвёздочные отели, с пуховыми гагачьими домоткаными одеялами и пуфиками из жемчугов, с посадочными площадками для складных вертолётов, – всё это удваивает, множит гибель. И пока женщина будет подстилкой для безмозглых олигархов, не имеющих души, – беда! И он опять заговорил стихами:
