Хороший дом, замечательный дом стоял о двух реках – две реки обтекали дом. Две реки обтекали сад, рассекаемый елочной аллеей: пушисто и густо, тенисто и посыпано мелким гравием, шуршащим под лапами собак. У берегов – березы, а за реками лес раскинул орлиные крылья; от леса воды черные и глубокие. Мальчишки бегали из деревни на обрыв рыбу удить и выуживали, дразнились на городских, как стайка ворон задирает голубей.
Выходили на променад до господского дома по аллее. Брели не спеша по клеточкам света и тени вверх, на холм. Учили лабиринт тропиночек и люди, и псы – все с высунутыми языками, а дамы платочками вытирали лбы и носики.
А ты тем летом всегда рядом. Куда я – туда и ты, ловкая. У моего плеча белеет вздернутый упрямый нос.
Папа рассказывал – у одной речки беседка, и у другой – беседка, граф так велел, дабы всегда отдыхать в тишине, тени, у темной глубокой воды. Что за граф? Никто не помнит, не знает, унесли реки имя. Граф. Вполне достаточно.
И беседок никаких не видно, умещались на стволах – у одной речки березовый и мягкий от старости, заросший осокой с лягушками; у другой – повалило ветром вдоль воды дуб, твердый, железный – славно с него ловились пескари и маленькие окуньки. Папа-затейник – в пять утра шевелит в реке удочкой и ведет медленный рассказ, и нам не до рыбы: про графа знать хотим.
Графский дом – конечно, усадьба: не то чтобы дворец, но уж, конечно, не хижина. Фасад на холме с портиком в антах, одна колонна разрушилась; и – к слиянию рек раскрошившаяся лестница со статуэткой без головы; мы бегали в догонялки, я запнулся и расшиб коленку. Меж колонн вечерами собирались смотреть закат – глаза слепли от теплого блеска, огонь плясал и играл на водах, кидал снопы света и застил взор: наглядишься и ничего, кроме всполохов, не видать – только сосны неровной лестницей вонзались безжалостно в высокое, круто обрушенное за лес небо, и становились все четче и четче, пока не растворялись, шумя, в ночи.
Из огня, бывало, выплывали лодки. Я обещал катать тебя на лодке. Ты жмурилась, как котенок.
Внутрь дома нас не пускали, и никого не пускали, но мы знали – там пять комнат, пять комнат, и на втором этаже три, и мезонин. Окна забраны решеткой, с которой сыпалась ржавчина, и забиты измотанной зимними бурями фанеркой; скрипит железка, и маленькие фигурки проникают в неизвестное и страшное, гнилым деревом пахнет неизвестность и сыростью. Неопознанный хлам грудами громоздился у ободранных стен, отчего-то клочья гнилой обойной бумаги, какой-то дерюги, доски, мыши, а в другой комнате обуглено.
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
