Хозяйка дома Анна Петровна Шереметева, немолодая, еще красивая, в полном соку женщина, потянулась в своей мягкой постели, разомкнула веки, улыбнулась – при этом обозначились ямочки на щеках – и взглянула в окно. Над кусковским лесом выкатилось солнце, острые лучи пронзили деревья, и, будто от легкого щекотания, все живое задвигалось и проснулось. Звон, щелканье, щебетание заполнили утренний воздух. Петухи на сельском дворе подтвердили приход нового дня.
Анна Петровна натянула сползшую с полного плеча рубашку голландского полотна и снова зажмурила глаза. И лежала так еще с полчаса – не потому, что любила нежиться, а потому, что привыкла в этот утренний час обозревать мысленно день грядущий, намечая дела: кого послать в Москву за покупками, кого в огород. К примеру, управляющему Дерптских мыз надобно повелеть купить дочерям объяри – желтой, лазоревой, зеленой, а сыновьям чтобы купил золотой и серебряной бахромы на камзолы.
Подобно тому как укладывала она белье в сундуках, так же привела в порядок мысли свои графиня Шереметева, а потом резко поднялась и села. И в ту же минуту почувствовала резкую боль в левом боку: «Ох, батюшки, что это? Будто шилом пронзило!..» С лежанки вскочила девка Матреша и принялась причитать и суетиться. Анна Петровна цыкнула на нее:
– Молчи, суматошница!..
– Ай лекаря позвать?
Барыня махнула рукой, не надо, мол, что за нежности, обойдется.
– Потри-ка лучше… со спины да сбоку.
Посидев немного, велела подавать платье:
– Розовое с воланами…
Анна Петровна была урожденная Салтыкова, а мужем ее первым был Лев Нарышкин, дядя Петра I, так что приходилась она великому царю родной теткой и в молодости бывала в веселой царской компании. Когда же овдовела в двадцать шесть лет, Петр выдал ее замуж за своего фельдмаршала Шереметева. Прожили они лет семь, Анна Петровна родила пятерых деток, прежде чем отнесли ее дорогого супружника в Александро-Невскую лавру. Оставшись вдовой, вновь испытала на себе грубые ухаживания Петра I, однако она обладала столь недюжинным характером, что сумела и отстоять свою независимость, и сохранить лад с царем. Петру обязана она многим: он посылал ее учиться за границу, приваживал к новым порядкам, а в конце жизни по справедливости рассудил духовную графа, простил долги и решил ее тяжбу с приказчиком Кудриным, который чуть не обобрал ее как липку.
Когда боль в левом боку успокоилась, а Матреша угомонилась, графиня просунула ноги в загнутые кверху носками туфли, и Матреша принялась за волосы. Действовала она уверенно – не зря училась у чужеземного куафера. Вскорости Анна Петровна вышла из своей опочивальни в таком виде, что хоть в гости к самому князю Черкасскому, соседу их, отправляйся. Глянула в зеркало, осталась довольна, однако хвалить Матрешу не стала – баловать прислугу не след.
А в это время в детской комнате дочь ее Наталья, протерев со сна глаза, заулыбалась: на дощатом полу лежали спелые снопы света, на окне пламенели голландские цветы – тюльпаны, в воздухе стояла птичья звень. «Ах как хорошо! – подумала она. – В Петербурге славно, в Москве, и на Воздвиженке, и на Никольской славно, но сравнится ли что с Кусковом?»
В комнату вплыла матушка – в розовом с коричневой отделкой платье, с высоко взбитыми волосами и вплетенной в них темной лентой. А щеки-то у матушки! Что тюльпаны, которые привезла Репнина! Юная графиня радостно потянулась навстречу матери, но та лишь слегка дотронулась до ее щеки, строго велев умываться. В углу стоял новый, подаренный дочерям яшмовый рукомойник.
Сама же барыня направилась в комнату, где жили ее сыновья Петр и Сергей. Сергей еще спал, а Петр, старший, уже сидел за секретером, и рука его с гусиным пером быстро двигалась по бумаге. Увидя мать, он живо обернулся:
