Александр Палкин - Гранд-Леонард

Особая благодарность людям, без которых этой книги не было бы: Литвиной Илоне Владимировне (редактор) и Кобозевой Татьяне Евгеньевне (иллюстратор).

Гранд-Леонард – метрополия, мегаполис из множества мегаполисов.

Высшая точка глобализации пройдена относительно недавно. Само понятие «национальность» выветрилось из памяти сорока миллионов жителей этого исполина. Эклектика царит в искусстве, унификация живет в головах. Иван, Готфрид, Пабло или Акира – назовите свое сына, как хотите, ведь этимология утеряна. Религия? Никто не помнит, что это и зачем, хотя до сих пор в разговорах проскакивают возгласы «боже мой!» и «бога ради!».

Однако не обольщайтесь. Деление на тех, у кого денег много, и тех, кто за них надрывается до грыжи, никуда не делось: чтобы кто-то жил хорошо, надо, чтобы кто-то жил плохо, и так будет в любом людском мире.

В нем все циклично: на смену одним предрассудкам и конфликтам рано или поздно приходят другие. Деление города на так называемые сектора или «гиперрайоны» когда-то было условным. Теперь же между ними назревает раскол: у каждого свое правительство, своя элита, сильные и слабые стороны. Дух благородного соревнования во всех сферах городской жизни постепенно мутирует в противостояние и социальную напряженность.

На таком пестром фоне, в разных частях Гранд-Леонарда, разворачиваются важные для персонажей рассказов события. Здесь есть место как посредственности, апатии, невежеству – с одной стороны, так и амбициям, страсти, таланту – с другой, ибо на каждый внутренний конфликт всегда найдется несколько межличностых.

– Что ж ты, такая красивая, и все не замужем? Дело-то хорошее. Я тридцать лет со своим Феодором прожила. Как нам было хорошо…, – свесив ноги с кровати, старуха с горькой ностальгией уставилась в окно.

Элинор устало потерла лоб. Ей хотелось смотреть куда угодно (даже на пожелтевшую оконную раму), только не на пациентку. Совсем у той голова отказала: пять или шесть раз было ей сказано, что замужем. Замужем! Но что теперь ждать от потерянных, забытых?

Она дала ей еще полминуты на разглагольствования о женском счастье, а потом подошла и, нацепив рабочую улыбку, погладила по плечу:

– Варвара, вам пора на водные процедуры. Давайте поднимемся, пожалуйста.

Та подняла на сестру-филомену растерянные серые глаза: очевидно, не услышала. Ничего нового. Люди с возрастом так погружаются в воспоминания, что вернуться в дряхлую реальность им все труднее и труднее. Кому-то не хочется, а другому не можется в силу сдающего позиции рассудка. За годы работы в приюте Элинор чего только не насмотрелась.

– Что, деточка? Я же кушала недавно, не хочу более.

– Мыться, вам надо мыться, – она стала поднимать бабку, стараясь не терять терпения и оставаться приветливо-тактичной.

– А, мыться. Да, наверно, можно, – закряхтев, пациентка медленно встала на ноги, и до ноздрей молодой женщины долетел запах гнилых зубов и чего-то еще, очень неприятного, так что даже передернуло.

– Вот так, вот так, – обнимая Варвару одной рукой, а другой придерживая ее неистово трясущееся запястье, филомена медленно повела ее в купальную комнату.

Боже, только утром ее мыли, откуда этот прокисший запах от редких, до единого седых волос и от шеи? Старость не просто печальна – она отвратительна. Не только приближением смерти и тоской по ушедшему, но и всеми сопутствующими бытовыми реалиями. Болью, вонью, бессилием. Деградацией по всем направлениям. И полувековым грузом воспоминаний. Разве они их грели? Не похоже. Просто дразнили, как исчезающий за поворотом хвост поезда, на который куплен билет, но нет уже в ногах силы, чтобы догнать и запрыгнуть.

Покончив с давно опостылевшим делом, Элинор вернула постоялицу в дормиторий1, уложила, накрыла одеялом, несмотря на полубредовые возражения. И почувствовала кратковременное облегчение: ее ждали тридцать минут обеда вдали от стариков.

Коллеги Люсьена и Лидия еще не подошли, зато за круглым столом в маленькой кухне-кантине уплетала суп из термоса Мария. Элинор устроилась рядом, достав бутерброды и налив себе чай.

– Как сегодня мадам Аркёй? – спросила Мария, шумно прихлебывая.

– Все вздыхает у окна, руки трясутся еще сильнее. Ноги слабые стали, – произнеся это, она не почувствовала ничего, кроме равнодушия. Профессиональная пустота, усталость внутри давно вытеснили идеалистические образы и свели на нет порывы сострадания.

– Ой, что делать, что делать… Я ее проведаю к вечеру ближе. Она любит со мной болтать. Столько всего порасскажет интересного о прошлых временах, что я аж молодость сама вспоминаю, – Мария тепло улыбнулась и взглянула на Элинор как будто в ожидании аналогичной улыбки и понимания, но женщина опустила глаза и стала разворачивать обертку бутерброда. Ни к чему тратить последние силы на искусственный эмоциональный отклик. Мало того, что она давно уже не чувствовала удовлетворения от своей работы, так еще и разница поколений делала свое дело: Марии возиться с постояльцами куда интереснее и понять их легче, ведь она ненамного моложе…

В комнату, скривившись в отвращении, вошла Лидия.

– Обоссался, третий раз за день! Зачем я меняла ему трусы два часа назад?

Мария обернулась:

– Чего ты? Кто дел наделал на этот раз?

– Новый дед, Лукаш. Характер тот еще. Встать не в состоянии, зато высокомерный, будто что-то из себя представляет! – она подошла к раковине и повернула кран, все еще морщась и хмурясь.

– Руки моем в коридорном санблоке после пациентов! – поспешно напомнила коллеге Элинор.

– Да помыла я их, помыла. Это еще раз, на всякий случай, – Лидия с остервенением терла мылом ладонь и каждый палец около минуты – быть может, кому-то другому это показалось бы странным. А Элинор понимала. Ей самой хотелось иной раз также тщательно вымыть руки, но коллеги часто оказывались рядом, а при них было неловко показывать брезгливость. Мария, проработавшая в приюте женского благотворительного ордена «Филомена» двадцать лет с невероятной отдачей и неисчерпаемым состраданием, точно бы неодобрительно покачала головой. Настоящая Сестра не могла постоянно брезговать, раздражаться, быть глухой к просьбам и слепой к нуждам своих подопечных. Иначе выводы вышестоящих о некомпетентности такого работника напросились бы сами собой. Кроме того, у Элинор имелась веская причина, чтобы Мария была к ней настроена по-прежнему дружелюбно, по-матерински. И, наконец, если руки вымыть не трудно, то память очистить от всех жалких образов, вокруг которых протекали ее будни, не представлялось возможным.

– Ты что же, не знала, куда ты идешь работать? – спросила со спокойным, но твердым укором Мария, вернувшись к поеданию супа.