Благосклонный читатель,
коли уж ты заглянул на сии страницы, то, пожалуй, не худо б было тебе и узнать необычайнейшую историю их появления, коя возможно удивит тебя и позабавит.
Надобно заметить, что книги, как и все вещи в мире, имеют свои рождения, судьбы и приключения. Иные бывает просто сваливаются с небес, иные и в самом деле кем-то сочиняются, а иные вдруг где-нибудь случайно находятся, что, конечно, тоже не случайно.
То есть, манускрипты эти еще когда-то давно, как, к примеру, известные кумранские свитки, где-то, появились на свет Божий, но до поры до времени никак себя не проявляли, а просто лежали в каких-нибудь укромных уголках земных так, будто их и не бывало вовсе.
Но вот однажды они по каким-то неясным и непонятным причинам или даже и вовсе без причин, являются вдруг неожиданно взору изумленной публики. Так же, как вдруг казалось бы ниоткуда возникают новые материки.
Подобную примерно судьбу имеет и древнее сие творенье, случайно найденное в бочке. Да, да не удивляйтесь именно в простой деревянной бочке, уж Бог весть сколько веков, носимой волнами верно всех земных морей и океанов.
Стоит, пожалуй, и поведать, как это случилось. Дед мой Василий Иваныч, но не Чапаев, конечно, а Жуков, гуляя однажды летом по прибрежным пескам Финского залива и размышляя большей частью ни о чем, чем о чем-либо, ибо отдыхая в летнее время на даче в Ольгино старался не отягощать себя ни излишними мыслями ни делами.
И хотя он вполне расслабился и ничем не отягощался, но, однако, все же заметил качавшийся на волнах странного вида предмет, оказавшийся почерневшей от долгих скитаний по многим водам совершенно замшелой бочкой – невесть уж какими ветрами занесенной в наши северные края.
Любопытствуя, не сокрыто ли в ней каких-либо невероятных сенсаций, ибо был по натуре своей пытливый искатель, дед мой двинулся к берегу, но и бочка, как ни странно, устремилась точно туда же. Так-то вот, по странной прихоти случая и встретились они в одной точке – дед мой и бочка.
Тут уж деду моему Василию Иванычу ничего иного и не оставалось, как сдвинуть тяжелую дубовую крышку и заглянуть внутрь сего заморского гостя.
Князя Гвидона там, однако, не оказалось, да и никаких иных сказочных персон: ни колдунов, ни фей, ни гномов, ни иных таинственных существ, но зато на самом дне бочки покоился обернутый в пестрые тряпицы весьма древнего вида фолиант.
Глядя на эти повлажневшие рукописные листы, писанные замысловатою средневековой вязью, дед сперва только охал от удивленья, но уже минутой позже, влекомый духом любопытства и познанья, мчался домой крепко держа подмышкой редкостную находку.
Дома, вооружившись лупою и хорошенько порассмотрев драгоценную рукопись, подумалось ему, что она не иначе как старофранцузская, сие явствовало, однако, и из имени автора стоявшего на заглавном листе. Углубившись в пожелтевшие от времени и соседства вод покоробленные листы дед догадался: отчасти внутренним чутьем, отчасти по рисункам украшавшим поля страниц, что манускрипт содержит истории о короле бриттов Артуре и славных его рыцарях круглого стола.
Тотчас и задался он непреклонной целью перевести это, посланное скорей уж не небесами, а морскими водами творенье на понятный всякому жителю обширных наших российских пространств славный русский язык и взялся уже за увесистый французско-русский словарь. Но поверь, любезный читатель, тут-то и случилось, что-то уж и вовсе невозможно-невероятное.
Кто бы мог подумать, что подобные явления могут существовать в природе, а дед мой и подавно – ибо воспитан он был в строго атеистских воззреньях, но против всех здравых законов материализма книга сия оказалась по вероятности просто волшебной.
Да, да именно волшебной и очевидно под влиянием мыслей моего деда совершенным образом изменила вдруг свой внешний вид и готические строчки стали совсем привычной кириллицей, а все написанное явилось изложено простым русским языком.
Удивляясь и cомнeвaясь, не обман ли это зрения и прочих органов чувств, и опасаясь, как бы чудесное видение это вдруг как-нибудь не исчезло, дед мой стал поспешно списывать текст рукописи в тетрадку, исписав пожалуй разом не одно кило бумаги! И писал таким манером, как он сказывал, почти целую неделю без перерыва – толком не евши и не пивши. И только было дошел он до последней строчки и точки, как древняя книга эта, как-то сама собой вдруг, игнорируя все известные законы физики и прочих наук, растворилась, словно как ложка сахару в стакане чая, в окружающих воздушных пространствах.
Правда говорят, что во сне, мол, еще и не такое бывает приснится, о том, право, же не берусь судить по причине отсутствия надлежащего опыта. Ведь откуда все изначально берется и куда в конце концов-то девается – и по сей день все еще неразрешимая загадка ученого мира.
Только вот если б все случилось во сне и во сне бы только и писалось, то во сне бы оно тогда верно и осталось, ведь никому еще не удавалось вынести с собой из снов хотя бы и самый незначительный мелкий предмет – даже и невзрачную молекулу, а тем паче целую стопу тетрадок!
Дед мой долго хранил тетрадки сии на чердаке средь всякого старого хлама, никому их никогда не показывая, опасаясь не столько насмешек, сколько подозрений в повреждении ума, а после завещал сие творение внуку своему, то есть покорному вашему слуге.
Не имея, однако, корыстного желания для себя лишь хранить перлы древнего сего сочинительства и держать их под спудом ревнивого себялюбия, в славные наши времена более чем свободных мнений, отдаю их на суд любезного читателя.
Пусть это не Мэлори, не де Борон, не Кретьен де Труа да и не Сервантес, но в природе и всякая малая вещь может, равно как и великая, иметь свою ценность и значение.
Ведь не будь незримых глазу молекул из чего б и составлялись тогда горы, леса небеса да и весь наш зримый, чудесный мир?
Но пусть читатель лучше сам пробежит взором и оценит сии страницы – отчасти грустные, отчасти веселые, собственно, как и все наше существованье в сем всегда загадочном, прекрасном, но отчасти и коварном мире.
Не кори, приятель-читатель, коли повествованье чем-то тебе вдруг не потрафилось, а коли труд сей оказался тебе неудобоварим, то недовольство свое потрать лучше уж на что-либо и в самом деле разумное да, пожалуй, и сочини-ка сам нечто более путное.
