Церковь – последнее место, где ее стали бы искать, в этом она не сомневалась. Впрочем, Ева не надеялась спасти свою душу, отмаливая грехи. Слишком поздно было каяться. Молва уверяла, будто душа ее так же черна, как вдовий наряд, который она сбросила с непристойной поспешностью, торопясь задрать юбки перед лордом Булманом, графом Уэрреном. Несчастным простаком, которого впоследствии она и убила с той же скандальной стремительностью. Хотя чего еще ожидать от особы… с таким прошлым?
Все это, разумеется, было чистейшим вздором. Ева носила траур ровно столько, сколько предписывал светский этикет (покойный граф велел вытиснить ее имя золотом на обложке книги со сводом правил хорошего тона – он обожал забавные выходки такого рода). Ева изучила книгу вдоль и поперек – разве что не вызубрила наизусть, словно заклинание, которое способно распахнуть перед ней все двери, разрушив стену холодного пренебрежения высшего света.
Вдобавок… если граф и оказался несчастной жертвой, то погубил его… собственный энтузиазм.
Главной ее ошибкой стала наивность. (Ева впервые услышала это словечко от некоего французского принца в изгнании, который назвал ее наивной.) При воспоминании о прошлом Еву и теперь охватывала досада. До того как выйти замуж за графа, она воображала, что эпитафия на ее могиле будет звучать так: «Здесь покоится Ева Дагган. Никому не удалось взять над ней верх». После замужества она позволила себе какое-то время почивать на лаврах и даже предалась мечтам: «Здесь покоится Ева Дагган… преданная жена и нежная мать, в мире не было женщины, которую любили бы сильнее…»
Именно в этом… и заключался непростительный промах. Если б не безрассудные фантазии, Ева, возможно, предугадала бы, что случится дальше. Мечты размягчают. Ей не следовало забывать, что судьба благоволит прагматикам, а не мечтателям.
Теперь же она чувствовала себя слишком измотанной, чтобы всерьез беспокоиться о спасении своей грешной души. Непривычная усталость удручала ее, пригибала к земле, душила, как тяжелое колючее одеяло.
Ева благочестиво сложила руки на коленях. Тонкие пальцы в элегантных перчатках сами собой образовали фигуру наподобие купола древнего храма. Она всегда предпочитала учиться с помощью подражания. Горничная Хенни, сидевшая рядом, заерзала, устраиваясь поудобнее. Скамьи установили много веков назад, когда мужчины и женщины были куда меньше ростом, что, как подозревала Ева, помогало им проворно карабкаться на деревья и прятаться в листве – так поступают белки при приближении хищника. История Англии полна жестокости и лютой злобы. По крайней мере, так уверял один из восторженных поклонников Евы, вертевшийся за кулисами театра «Зеленое яблоко», где она некогда начинала свою сценическую карьеру. Он мог предложить ей лишь букетики полевых цветов да свою страсть к истории. Это, разумеется, означало, что у него не было ни единого шанса привлечь внимание Евы. Она всегда отличалась практичностью и здравым смыслом, однако питала глубокое уважение к страсти любого рода, а также умела слушать. Оба этих качества сослужили ей неплохую службу.
Безжалостный высший свет превратил печально знаменитую Еву Дагган в испуганную белку как раз в тот миг, когда ей казалось, что она напала на золотую жилу. Волею судьбы оказавшись в Суссексе, в Пеннироял-Грин, она надеялась, что сможет на время укрыться здесь. Затаиться, пока не уляжется шумиха. В конце концов, в этом городке нашли пристанище Эверси, один из которых когда-то ловко сбежал прямо с помоста виселицы, устроив взрыв и исчезнув в клубах дыма на глазах у многотысячной толпы. Разве ее история не меркла в сравнении с этим скандалом?
Однако позорное прозвище, которым заклеймил Еву свет, оказалось чертовски живучим и приклеилось к ней намертво.
Впервые она почувствовала, что собственная судьба ей больше не подвластна. Жизнь, словно норовистая кобылица, вырвалась у нее из рук, оборвав узду. Ева беспомощно завертелась волчком, зашаталась на нетвердых ногах, не зная, куда теперь идти. Возможно, поэтому ее вдруг заворожил звон церковных колоколов, когда вскоре после рассвета карета графини въехала в городок Пеннироял-Грин. Казалось, колокола манят, зовут к себе, и Ева поспешила на зов. Быть может, в этой новой жизни ей предстояло стать благочестивой особой, посещающей церковь, а не роковой красавицей, чье появление на аллее Роттен-Роу в Гайд-парке неизменно вызывало сенсацию – стоило ей выехать на верховую прогулку в сопровождении очередного воздыхателя, как другие всадники сворачивали шеи, провожая ее жадными взглядами, и падали с седел. Кто знает, возможно, со временем ей удалось бы подружиться со здешними женщинами, ведь у нее не осталось ни единого друга, хотя еще недавно Ева думала, будто ее окружает множество друзей.
– Тебе обязательно поминутно ерзать, Хенни? – прошипела она.
– Прошу прощения, миледи, но эта скамейка жесткая, как сердце палача, и узкая, точно крысиная нора. Моя нижняя юбка задралась аж до самой зад…
Две леди на передней скамье повернули головы, широко разинув рты от негодования.
Они уставились на Еву, придирчиво оглядывая отороченную мехом накидку и изящную шляпку, льнувшую к лицу, словно игривые пальцы любовника, оттеняя высокие скулы и изумрудно-зеленые глаза. На перекошенных лицах женщин отразилась богатая гамма чувств: изумление, подозрение, зависть, замешательство и, наконец, откровенное любопытство.
Но, слава богу, не узнавание.
Ева ответила им легкой безмятежной улыбкой.
Наклонившись к госпоже, Хенни пробормотала вполголоса:
– Батюшки мои, здешние горожане на диво любезны, миледи. Пялятся, раззявив рты, прежде чем начнут донимать всякого, кто стоит выше них.
Женщины мгновенно отвернулись, уставившись перед собой. Шелковый цветок на шляпе одной из кумушек мелко трясся, будто от ужаса. О, Хенни умела нагнать страху.
Послышался торопливый шелест, словно ветер заворошил траву на лугу. Мгновение спустя Ева поняла, что означал этот звук: головы всех собравшихся повернулись в сторону алтаря, а обтянутые шерстяным сукном зады беспокойно скользнули по отполированным до блеска деревянным скамьям.
Ева тоже повернула голову.
И тотчас поймала себя на мысли: «Ну, здешний пастор явно слишком высок для духовного лица». Однако, хорошенько подумав, Ева не смогла припомнить, чтобы когда-нибудь видела настоящего священника. Может, устрашающий рост полагается им по должности, без этого их не принимают на службу? Она с удивлением отметила, что у пастора прекрасная фигура: широкие плечи, тонкая талия и узкие бедра. В руках у него зашуршали листы, наверняка исписанные наставлениями, главное назначение которых – очистить и возвысить души прихожан. Священник склонился над своими записями, будто согнулся под тяжестью незримых крыльев.
