Прочь длинные исторические панорамы.
Литературы тьма.
Ограничусь тем, что для меня безусловно: человек тяжек на подъем и трудно расстается с привычным, а потому, вполне возможно, Василий III так и откуковал бы с Соломонией Сабуровой век, оставив за бездетностью выморочный престол брату Юрию, кабы Елена не была Еленой Прекрасной. Без пояснений. Кто плавал, тот знает и поймет. Она была очень красива (судя по сохранившимся прядям волос, медно-рыжим, скорее всего, еще и синеглаза), образованна, тактична, очень умна, и влюбился в нее великий князь без ума. Иначе бы по первому требованию не сбрил священную для тогдашней России бороду и не оделся бы по молодежной польской моде. Но были у молодой женщины еще и воля, и логика, и амбиции, и государственное мышление. В ситуации, когда мужа не стало, а в регентском совете дело дошло уже и до поножовщины, вдова сумела взять штурвал в руки. Она договорилась с митрополитом Даниилом, переманила (пусть и через койку) спикера Думы, авторитетного воеводу князя Овчину-Телепнева (он, судя по всему, вздыхал по ней еще при жизни супруга – но тогда о таком и речи не было, а вдова сама себе хозяйка), отстранила регентов (пожизненно упрятав в тюрьму самого опасного, собственного дядю Михаила) и, наконец, обезвредила мужниных братьев. Став в итоге реальной, все контролирующей правительницей на целых пять лет.
И правила, отмечу, очень недурно, по всем направлениям, добившись очень многого и во внутренней политике (вплоть до финансовой реформы), и во внешней, и в градостроительстве, и вообще. По мнению Татьяны Черниковой, знающей о Елене все, в период ее руководства положение государства настолько улучшилось, что «народ пел о ней добрые песни, и некоторые из них в подмосковных деревнях помнили еще в начале ХХ века». Иное дело, что московская аристократия – реально, хотя и довольно мягко, без особых репрессий отстраненная от власти, – «бесстыжую литвянку, государынину разлучницу» ненавидела, но позиции княгини были достаточно тверды, и опасаться было нечего. Так что, по всем приметам, детство у потерявших отца мальчиков – крепыша Вани и «убогого» (глухонемого) Юры должно было быть светлым. Безотцовщина, конечно, зато мама рядом, а мама в обиду не даст. И мама молодая – всего 28 лет, так что и в возраст введет, и на ум-разум наставит.
Но человек всего лишь предполагает.
В ночь с 3 на 4 апреля 1538 года Елена внезапно скончалась, причем, по словам очевидцев, и вид покойной, и положение ее тела ясно говорили, что умерла она в страшных конвульсиях и мучениях. Разумеется, сразу же заговорили об отравлении, и слухи были очень похожи на правду. В самом деле, по данным источников, в последний год жизни молодая, очень спортивная женщина страдала от какого-то непонятного недуга: жаловалась на слабость, головокружение, тошноту, которые, правда, проходили, когда регентша ездила на богомолье. Сама она, конечно, предполагала, что помогают молитвы, но скорее всего, облегчение наступало потому, что источник недуга был где-то во дворце. Но кто же мог думать? Относительно недавно подтвердилось, что в останках молодой женщины очень велико содержание ртути, то есть, вполне возможно, ее изводили парами. Конечно, можно допустить, что ртуть содержалась и в каких-то мазях или косметике, но очень настораживает спешка, с которой Елену похоронили: вопреки обычаю, в тот же день, едва дав родственникам проститься. Опять же летописью отмечено, что во время прощания плакали только двое: старший сын Иван и князь Овчина-Телепнев. Да и Сигизмунд Герберштейн уверен, что Елена Васильевна, «погубив дядю ядом, немного спустя сама погибла от яда».
Как бы то ни было, руководство стало коллегиальным.
Однако всего семь дней спустя Овчина был арестован людьми Шуйских, заточен и быстро уморен голодом, а его сестра Аграфена, «мамка» княжичей, сослана в северный монастырь. Ее место занял «дядька» из окружения тех же Шуйских, к малышам относившийся безразлично. Чуть позже отрубили голову ближайшему советнику Василия III и Елены дьяку Федору Мишурину, как прямо говорит летопись, «не любя того, что он стоял за великого князя дела». Короче, весь княжеский аппарат был порван в клочки. Главой же правительства – с давным-давно и прочно забытым титулом «наместника московского», – наскоро обвенчавшись с кузиной малолетнего князя, то есть породнившись с княжеским родом, стал глава клана, видный воевода Василий Шуйский Немой, формально вернув ситуацию к тому, что завещал, умирая, Василий III: совместному регентскому правлению.
Ни с кем ничего совмещать он, впрочем, не намеревался.
Сопротивление главного оппонирующего клана сломали, вновь заточив в темницу вышедшего было на волю Ивана Бельского, посаженного Еленой, и позиции Шуйских упрочились настолько, что после смерти Немого в ноябре того же года пост без всяких возражений с чьей-либо стороны занял его младший брат Иван. Тот самый, которого маленький великий князь запомнил на всю жизнь: «Нам бо в юности детства играюще, а князь Иван Васильевич сидит на лавке, локтем опершися, отца нашего на постелю ногу положив, к нам же не преклоняяся». Ему удалось 2 февраля 1539 года сместить ненадежного митрополита Даниила, соратника покойного князя и его жены, и провести на престол своего Иоасафа. Однако именно новый владыка, объединив противников всевластия Шуйских, в 1540-м пробил (от имени малолетнего князя, который ничего не решал) решение Думы об освобождении Ивана Бельского, после чего создал вместе с бывшим узником правящий «дуумвират первосоветников», а Ивана Шуйского отправили в почетную ссылку во Владимир.
Что самое обидное, весь этот лютый бардак проистекал даже не из политики.
Такое впечатление, что аристократам, дорвавшимся до воли, политика была до лампочки, а вся суть непримиримой вражды заключалась в том, что, как подмечает «
