Маруся вернулась из школы пораньше: как никак первый учебный день. Учителя, еще не успевшие привыкнуть к гулу и визгу, поспешили распустить детей по домам. Рыжеволосая девочка радостно распахнула калитку, пробежала по кирпичной дорожке, будто бы идя на взлет, и разом очутилась в родном доме, где вовсю настаивались бабушкины щи. Дивный аромат свежей капусты, которую они недавно собрали с грядок, захватил воображение Маруси. Не прошло и тридцати секунд, как она, скинув босоножки и впрыгнув в тапочки, оказалась на большой кухне – в бабушкином царстве. Нина Семеновна неторопливо помешивала большой поварешкой кастрюлю на десять литров, стучала по алюминию, что-то приговаривала. Внучка обхватила ее сзади, крепко прижалась к горячему телу пожилой женщины.
– Маруська? Ты что ли? А ты чего тут? Случилось чего? – нежно-обеспокоенным голосом спросила бабушка.
Она оторвалась от помешивания и перевела взгляд на внучку. Та гордо красовалась браслетиком, который обменяла на розовое колечко у подружки.
– Отпустили пораньше. Сказали, что в честь праздника, – с воодушевлением ответила Маруся.
– Ты браслетик-то лучше верни. Таня, наверное, так поносить дала, а ты и забрала? Сорока-белобока, – смеялась Нина Семеновна.
– Бабуль, нет! Честно-честно: она мне браслетик, а я ей колечко. Обмен, понимаешь?
– Бартер, хочешь сказать? – насупилась бабуля.
Страшное, непривычное для ребенка слово резануло слух. И что это еще такое – «бартер»? Первая мысль, вспыхнувшая в сознании Маруси, подсказывала ей, что «бартер» очень походит на «бутер» или «бургер», то есть на что-то съестное, но вредное. Бутерброды по утрам бабушка не приветствовала, потому варила пшенную, овсяную или гречневую кашу на всю семью. Но больше всего Маруся любила тыквенную: она и слаще, и сытнее.
– Бартер – это когда вы обмениваетесь какими-то вещами без использования денег. Ну вот как вы с Таней.
– А почему в магазинах не так? Почему ты берешь молоко для блинчиков за деньги, а не по…бартеру? – неловко вопрошала внучка и ковыряла носочком кухонный линолеум.
– Ой, это у папы лучше спроси. Он у нас тот еще политик-демагог, – захохотала Нина Семеновна. – Иди поздоровайся, а я пока щи доварю.
Проводив внучку, женщина стала проверять хлебницу и с радостью обнаружила, что зять выполнил просьбу: сходил за свежей буханкой черной хлеба.
Доверять нехитрое дело кому-либо Нина Семеновна не любила. «Лучше уж самой доковылять до пекарни, посмотреть, повыбирать, а не наобум брать, что попалось» – рассуждала она. Но сейчас, когда снова одолел ревматизм, ее хватало только на варку щей, после которых она обязательно отлежится за просмотром новостей.
Юрий Геннадьевич, работавший из дома, удобно расположился в компьютерном кресле из черной кожи, опустил лопатки, распрямил спину и чуть слышно включил плейлист с любимой группой.
– К настоящему колдуну, он загубил таких, как ты, не одну! – напевал рослый мужчина лет тридцати в домашней футболке и полинялых спортивных штанах. Резкая, колючая щетина пробивалась из-под смугловатой кожи.
Маруся, как пантера, незаметно подкралась, почти прыгнула на папу. Скрывать своих эмоций не любила. Если захочет обняться, то затискает до смерти, пока не шуганешь. Привыкший к ласковой дочке Юрий только потрепал ее по голове, провел рукой по заплетенным мамой косичкам и тоже поинтересовался, почему она вернулась так рано.
– А ты снова программыруешь? – почему-то именно это слово Марусе давалось тяжелее прочих, и она постоянно заменяла «и» на «ы».
– Программырую, ага, – посмеивался папа. – Вот работешки свежей подкинули. – И он указал на два экрана, с которых лился поток ослепляющих цифр. – До вечера надо управиться. Не будешь отвлекать меня? Как там бабушка?
– Да бабушка готовит…А мне скучно. Домашки нет, погулять сегодня никто не сможет. Все с родителями в парк пойдут.
– А, там сегодня опять агитация будет, – с ленцой парировал папа.
– А что такое «агитация»? – задалась вопросом Маруся и, когда слезла с отца, задумчиво уставилась на него.
– Ерунда это. Жирные коты предлагают таким, как мы, отдать за них голос. Не бери в голову. Помоги бабушке что ль на кухне, не знаю, – мысли Юрия вновь отдались миру двоичного кодирования.
Всякий раз, когда он отвлекался от единиц и нулей, его одолевала одна пугающая до дрожи мысль: уволят – под Бахмут поедет. Тогда он ежился, расправлял футболку, покрытую катышками, громко хрипел и возвращался к большим экранам. Расплывался в довольной улыбке, когда глядел на подаренные государственной телекомпанией колонки, делал музыку громче. Довольно выдыхал, радовался, думал про себя: «Пронесло. И дальше пронесет». Черно-оранжевая буква «Z» на футболке выцвела и потому начала навевать жуть на Маруську, и она силилась, чтобы не обращать внимание на острую, как щетина папы, букву.
