Я добрый,
но добра не сделал никому…
(Константин Никольский, ВИА «Воскресенье»)
19 мая 1999 года
Пекин, отель «New World»
Гроза началась внезапно, за полчаса до полуночи. Я уже выходил из номера, как вдруг тёмная комната на миг осветилась судорожной мертвенно-голубой вспышкой, испуганно дрогнули стёкла, и уже в темноте разнёсся ворчливый, долго не желающий утихомириваться рокот. В проступившую наконец тишину вплыл ровный шум ливня, такой уверенный и мощный, точно он лил беспрестанно уже много лет.
Я подошёл к окну. Ни о какой прогулке теперь, конечно, не могло быть и речи. Даже на 30-м этаже стало неуютно при виде того, как вскипали внизу на тротуарах невесть когда успевшие возникнуть полноводные ручьи, по которым в разные стороны неуклюже разбегались застигнутые врасплох прохожие.
«Хорошо хоть не успел на улицу выйти», – подумал я про себя, но вслух всё равно выругался. Единственный план проведения вечера оказался разрушенным. Впрочем, никакого особенного плана и не было. Я просто собирался пошататься по проспектам и переулкам ночного Пекина, время от времени заруливая в приглянувшиеся по пути кабачки, чтобы пропустить там стаканчик-другой.
Таким непритязательным образом я намеревался отметить день своего рождения. Этот день я недолюбливал почему-то с малых лет. Он всегда вызывал у меня неизъяснимую тоску своей не вполне легитимной торжественностью и задолго припасёнными подарками, из которых никто не удосуживался делать секрета («Мишенька, а ты хочешь на день рождения в цирк?!..»).
С годами на смутные ребячие капризы и нелюбовь к цирку наслоились обрывки воспоминаний о сумасбродных, похожих один на другой кутежах, что окончательно лишило этот день ореола праздничности. Сегодня наконец-то выдался мой любимый, давно лелеемый вариант – затеряться одному в далёком чужом городе, где совсем никто не смог бы меня разыскать и с приторным воодушевлением поздравить.
Однако теперь лишь оставалось найти в пределах гостиницы, чем занять себя этим вечером. Я взял в руки тяжеленный Hotel Directory и наугад открыл его прямо посередине. Крупными буквами там было начертано: «Не поднявшись в наш бар „Великая Стена“, не увидишь Поднебесной!»1 Усмехнувшись над изобретательностью авторов слогана, я тем не менее отметил, что с 52-го этажа вид ночного Пекина в грозу – это, должно быть, и в самом деле круто.
Уже потом, пытаясь вспомнить каким образом нелёгкая затащила меня тем вечером именно в этот бар, я не мог не подивиться тому, как скрупулёзно и упорно пришлось покорпеть Сатане, расставляя все декорации таким изощрённым образом, чтобы я в который уже раз очутился в самом эпицентре развязки ещё одной чужой драмы, в которых почему-то постоянно оказываюсь в роли случайного, но тем не менее неизбежного персонажа…
Когда, выйдя из лифта, я направился к бару, мне показалось было, что там слишком многолюдно и шумно, и я нерешительно затоптался на месте, уже собираясь повернуть назад, но тут кто-то подтолкнул меня в спину прямо в направлении высоких дверей, из которых выбежали навстречу сразу две симпатичные официантки. – Добро пожаловать на наш Happy Hour!2 – очень мило улыбаясь, сказала одна. Вторая смущённо кланялась, сложив руки на груди.
Я обвёл взглядом гудящий полутёмный зал, втайне надеясь, что там не окажется подходящего места, однако в самом углу возле окна заметил пустой столик с маленьким уютным диваном. Именно в этот момент хмельной галдёж неожиданно затих, и словно аккомпанемент к уже совершенно иному фильму, тихо набирая силу, зазвучала фортепьянная музыка Дворжака.
Последняя уловка дьявола сработала блестяще, и через мгновение я уже шёл к угловому столику в сопровождении сияющих девушек. «Ну, ладно, послушаю Дворжака, выпью кружку пива, да и пойду», – словно оправдываясь перед собой, решил я, усаживаясь на диванчик.
Обе девчушки проворно опустились предо мною прямо на колени, и в то время пока одна зажигала плавающую в сферической вазе свечу, вторая непонятно откуда извлекла и водрузила на столик массивную терракотовую чашу с солёными орешками. Я обречённо вздохнул – Китай, видимо, никогда не перестанет удивлять своей затейливостью.
Поднявшись с колен, девушки исчезли, но у стола уже стояла третья с бархатной папкой в руках. – Что вам угодно пить? – спросила она с сильным акцентом по-английски, склоняясь чуть ли не пополам.
– Пиво. Самое тёмное. Из-под крана, – сказал я тоже на английском. Я уже давно приучился не демонстрировать свой китайский без особой нужды – неизбежно начинаются стандартные комплименты, расспросы, а я в тот вечер не был расположен к общению.
– Из-под крана тёмного нет, – с виноватым видом призналась она, довольно успешно справляясь с грамматикой. – Есть «Гиннес», но он в банках.
– Пусть будет «Гиннес», – махнул я рукой. С возрастом у меня совершенно утратился вкус к светлым сортам пива – они мне стали казаться какими-то легкомысленными.
Официантка, поклонившись, растворилась в сумраке бара, а я оглядел зал. Основным источником гама была большая группа японских туристов, как обычно громко ликующих по каким-то своим, никому не ведомым японским поводам. Вокруг них точно мелкие рыбки крутились девицы в коротких блестящих юбках, и я демонстративно отвернулся – к китайским путанам у меня давно сформировалось стойко равнодушное отношение.3
К тому же, жизнерадостные выкрики японцев и щебетание проституток заглушали Дворжака. Я досадливо поморщился и перевёл взгляд на белый рояль в противоположном углу зала.
Сидящую за ним пианистку было почти не разглядеть, но даже издалека была заметна изящная невесомость её тонких рук. Играла она на удивление недурно. Обычно китайцы, механически исполняя европейскую музыку, умудряются привнести туда свой колорит, и в мелодии то и дело мелькает явственный восточный акцент, однако эта девица несомненно понимала, ЧТО она играет.
Тем не менее казалось, что кроме неё и меня в баре до этой музыки никому не было дела – оживление царило такое, что «Славянскому танцу» было не по силам превозмочь азиатский гвалт. «Напрасно сел от рояля так далеко» – пожалел я и наконец-то посмотрел в окно.
Вид и на самом деле был неземным. Молнии бесшумно штриховали ночное небо извилистыми паутинами трещин, осеняя золотыми нимбами и без того фантастические силуэты пекинских небоскрёбов, затем, посверкивая, осыпáлись под сокрушительными руладами грома, и в чёрном квадрате окна вновь замедленно проявлялось по-акварельному размытое ливнем безбрежное мерцание разноцветных огней.
