Глава 1, в которой обозначаются стороны
Бывают такие дни, что ты не можешь открыть глаза. И ни потому что ты физически на это не способен, а потому что надеешься увидеть нечто новое, но этого «нового» не случается. Может случалось когда-то, но ты забыл. Притворяешься вылетевшим из комнаты, из города, из страны… куда угодно. Леса, поля, горы под тобой, и никто тебя не видит, не слышит, не чувствует, не осязает. Летишь себе, и представляешь себя пылинкой, которая облетит весь свет, и окажется где-то на старой антресоли, в чьей-то слабо подсвеченной кухне. Молодые люди сидят и пьют чай в паре метров под тобой, и даже не представляют, что ты видел весь мир. Ты ведь им не расскажешь?..
Запах аммиака ударил Хэму в нос, и он был уже не в силах притворяться, что его тут нет. Продрав глаза и приподнявшись на сбитый локоть, парень обнаружил себя в привычной обстановке явочного сквота, среди нескольких таких же как он, молодых, но разбитых, потных и усталых. Всякую ночь, ложась как есть, после очередной вылазки, каждый спал и понимал, что ему суждено вершить историю, но не суждено избавиться от запаха этой нестиранной одежды. Кто-то уже встал, и скрутил свой матрац в углу соседней комнаты, и Хэм точно знал, что это была Инна. Родом, в отличие от всех присутствовавших на сквоте, она была из небольшого поселка, где-то за горой, и по старой привычке просыпалась с рассветом. Она была самой дисциплинированной во всей группировке, но в то же время и самой ранимой. Если кто-то начинал подшучивать над ее стряпней, к примеру, над гречишными блинами, что она частенько готовила на завтрак всей группе, она потом была сама не своя весь день. Кусала губы, крутила руки, и вела себя, если можно так выразиться, слегка асоциально. Инна не позволяла другим видеть ее досады, уходила в соседнюю комнату на пару минут. Но она всегда находила силы вернуться. Нет, вы бы никогда не назвали ее излишне отрешенной в эти моменты, но во взгляде что-то явно менялось. Он наполнялся металлическим холодом, который лучше не чувствовать от таких глубоких карих глаз. Из этого взгляда уходила вся весна, но в то же время там появлялись страсть и ненависть, боль и переливчата жестокость. В голосе возникали шипучие ноты, когда она говорила про террор, про новый режим, про идеалы, которые будут установлены, как закон. За-кон, слышите меня!? Закон на крови! Закон на давлении супостатов, на звуке намыленных веревок и утренних колоколов.
Блинчики…
Как только Хэм вспомнил про блинчики, – он почувствовал их аромат, переходящий в терпкий вкус, где-то на языке.
Да, эта квартира куда хуже той, на которой они собирались в прошлый раз. Жаль, что ее обнаружила полиция. Тут, в отличие от бывшего пристанища какого-то зажиточного книгопечатника, не было заполненных книжных шкафов, пестревших вековой пылью. Из меблировки остался только весьма пошарпанный кухонный гарнитур, и на том обстановка кончалась. Сантехника в этом сквоте была желтой и насквозь гнилой. Чего и следовало ожидать, ведь дом уже лет десять числился заброшенным. Из-за того, что все отходы жизнедеятельности смывались в унитаз ведрами, старая и тухлая система временами наполняла помещение смрадными аммиачными парами. Спасали только сквозняки, постоянные жители этой заброшки. И это всех устраивало, никто не жаловался. Борцам за новый мир нужно лишь место, куда бросить спальный мешок, да сухой уголок для боеприпасов.
Хэм поднялся с пола, производя минимум скрипа ветхих половиц, чтобы не разбудить еще спящих соратников. Спите, друзья мои, говорил он мысленно, скоро вы будете жить так, как того заслуживаете, и спать в теплых и мягких кроватях, а не как животные в этом загоне. Он заправил свою пропахшую слякотью рубашку в черные джинсы. Мурашки пробежали по телу от неожиданного сквозняка, и он накинул серое пальто, лежавшее у ног. По пути в ванную, он наклонился и включил переносной тепловентилятор у порога на полную мощность. Изображение осталось темным, но стало более рыжим от потока теплого воздуха. В ванной парень некоторое время смотрел на себя в осколок зеркала, подвешенный на стене. Хэм думал о том, как же ему осточертела эта клочковатая борода, этот поблекший взгляд, который рассыпал вокруг отчаянье и ненависть. Осточертела ему череда этих крысиных нор, осточертела сырость и запахи ветхих жилищ, что никогда не были его собственными. Почему он должен терпеть всё это? Зачем всё это? Почему те ребята на полу должны это терпеть? Скоро всё кончится… я тебя уверяю, скоро всё кончится. Всё из-за этого ублюдка и его шакальей братии. Лизоблюды вокруг жадного урода. Выслуживаются, гавкают, как дрожащие комнатные собачонки.
– Тяф-тяф! – новая должность в совете депутатов.
– Тяф-тяф! – новый загородный дом, и отпуск на берегах Средиземного моря.
– Тяф-тяф! Вуф!!! – ой, батенька, да вам суждено быть министром, в вас есть жилка управленца. Вот вам косточка, и министерство внутренних дел.
Сволочи. Бесхребетные воры и хапуги. Хапают и хапают, воруют и убивают. И всё ведь исподтишка… исподволь. А таких как ты – на смерть, куда-нибудь служить отечеству за песчаными барханами, где каждый, от малого мальчика, до седовласого миловидного старичка, норовит перерезать тебе глотку, пока ты спишь в пыли и козьем дерьме. А они всё хапают и хапают, ездят на своих черных иномарках, перекрывая все движение вокруг кортежами и оцеплением. И всё лебезят и лебезят перед зарубежными делегатами, плетут байки, что Подгория – прекрасна и богата. И мальчишки все причесанные в кадре кинокамер, и девочки с бантиками и косичками, и вертолеты регулярно доставляют эскимо в каждый загаженный малоэтажный двор. У нас чудесно, и прекрасно, вот буквально всё-всё-всё! Честно-честно!!! Ой, а знаете, а возьмите нас в Евросоюз. Мы такие современные и толерантны, зуб даю. Давайте мы примем всех ваших беженцев, а? Сколько надо? Один? Два? Пять миллионов бродяжек? Точно, мы расселим их в наши новостройки абсолютно бесплатно. Мы посадим их на пособия за счет наших граждан, и ничего им не нужно будет делать, кроме как изредка насиловать наших девушек на ночных остановках. Чудно-чудно-чудненько!!! (*чиновник хлопает в ладошки, как семилетняя девочка*). Ой, а знаете, давайте мы вам чего-нибудь продадим, а? Уголь? У нас его много в горах. Может газ? А может быть алмазики? А может (*на пол тона тише*) ра-бы? Интересует? (*молчание, пауза, переход на заговорческий тон беседы, слова произносятся без шевеления губ*) …ра-бы… хорошие, белые, все зубы свои… у нас есть… обращайтесь, если что (*подмигивает*).
