1986, май
За окном опустился вечер. Мальчик сидел в полутёмной комнате на софе, забравшись на неё с ногами, и, вытянув шею, чутко прислушивался к происходящему на кухне. Совсем недавно ему исполнилось шесть лет, но детским своим разумением он уже отчётливо понимал, что в их семье с недавних пор творится что-то неладное, нехорошее. Он вспомнил, как пару дней назад мама, разговаривая с приятельницей по телефону, в какой-то момент сказала вдруг с надрывом: – Сиротин мой после Мурманска как с цепи сорвался, вторую неделю жрёт без передыху… иной раз думаю, не вызывать ли врачей, до белой горячки ведь дело дойдёт… я, дура, и не подозревала, что он все эти годы просто на замке сидел, за глотку себя держал, а как до приличных денег дорвался – всё, покатился с откоса, в доме каждый вечер ад кромешный…
В кухне звонко брякнула об пол кастрюлька, и мальчик испуганно вздрогнул. Нет, кажется, отец просто смахнул её с плиты неверным движением. Затем послышался звук рухнувшего на пол тела.
– Э-эх, Сиротин, свинья ты свиньёй… – в голосе мамы проступало уже не увещевание, а лишь безмерная усталость, – ну что, так и будешь на полу валяться или всё-таки попробуем поговорить?
– П-г-в-рим… Мне снизу лучше слышно, – сообщил отец самодовольно.
Да, этот незнакомый неприятный дядька, как ни странно, был его отец, его когда-то горячо любимый папанька. Кажется, ещё совсем недавно они ездили каждую неделю на Протву, и набирали, морща носы, опарышей на заброшенном свинарнике, а потом маленький Славчик, прыгая от нетерпения, тянулся к отцовской удочке – дай, дай я сам! – и тащил из реки, визжа от восторга, трепыхающуюся блестящую плотвичку.
– Машка, стерва! Куды пошла? Развод, значит?! А я-то на северах как вол… три месяца, не разгибаясь… всё до копейки приволок! А ты-ы?.. – ревел бессильно отец на кухне, стуча по полу кулаком, – уши от воблы тебе, а не развод!
Понемногу безутешные отцовы вопли стихли, и мать тихо вошла в спальню, утирая глаза полой халата.
– Не спишь ещё? Спи, сынок, не бойся. Всё будет хорошо, уедем мы скоро от него.
– А куда? К тёте Лене, туда, где большая река?
– Нет, к тёте Лене слишком далеко ехать. К дяде Вене, помнишь его?
– А, который железный дорожник?
Она вымученно улыбнулась.
– Да, железный дорожник. Они хорошие люди – дядя Веня и тётя Надя. Там такой-же тихий городок, как здесь, и речка есть, и поезда бегают. И до Москвы тоже не очень далеко…
Мама ещё что-то говорила, и под тихие эти слова, похожие на колыбельную, он мирно заснул, а потом долго, до самого утра, ехал на быстром зелёном поезде вдоль искрящейся полноводной реки, где плескались и били хвостами мириады радужных рыбок.
А папка – тот, прежний, – от которого пахло не горькой водкой, а одеколоном и душистым табаком, держал его на коленях и гудел над ухом добродушно:
– Погоди, сынка, подрасти немножко, мы с тобой ещё съездим на настоящую рыбалку, и привезём мамке много рыб. Целый мешок.
– Больших-пребольших?
– Конечно. Таких, что ты на картинке видел. То-то она порадуется за нас…
1986, июнь
Мягкая рассветная тишина, нарушаемая лишь криками петухов, нависла над селом, зажатым с двух сторон изумрудной хвойной тайгой. Село пряталось в туманной ложбине, вытянутой с севера на юг на добрый километр, и туман, сжигаемый первыми лучами солнца, понемногу редел и сползал по скатам крыш скудными, похожими на слёзы, ручейками.
Дорога, уходящая на юг, представляла собой древний, растресканный мозаикой асфальт, и вела она к районному центру; там же, в южной части села, располагалась местная власть, почта, пара магазинов и мини-автостанция. Северная дорога выглядела куда более уныло – разъезженная вдрызг глинистая грунтовка с полуметровыми колеями. Попасть по ней можно было на далёкие полузаброшенные лесоразработки, и пользовались ею в основном редкие лесорубы-нелегалы да охотники-промысловики. Там же, в северной стороне, скрывалась местная достопримечательность: метрах в двухстах правее дороги плотная пихтовая чаща внезапно заканчивалась, и ничего не подозревающего путника охватывала благоговейная оторопь: глаза ловили безбрежную пустоту, а вниз простиралась головокружительная каменная круча, под которой петляла меж циклопических валунов узкая студёная речушка.
В этот ранний час умиротворённое спокойствие на северной окраине села оказалось нарушено: за забором крайнего дома залилась вдруг визгливым лаем цепная собачонка, и четвероногие сторожа соседей тотчас отозвались солидарной разноголосицей. Неурочный шум разбудил хозяев, точнее – хозяйку, вдовую женщину пятидесяти с хвостиком лет по имени Анастасия. Второго жильца, именовавшегося Николаем, хозяином можно было назвать с натяжкой, поскольку обретался он в доме сравнительно недавно и являлся Анастасии не более как сожителем.
Анастасия открыла глаза и с недоумением прислушалась к собачьему хору, а Николай, придавленный вчерашним бражничаньем с проезжими переселенцами у магазина, разлепил тяжёлые вежды не сразу.
– Николаша, слышь, чего там Муха разоряется? – зачем-то спросила она.
– А я почём знаю? Встань да глянь, – буркнул тот в подушку. Сообщение сожительницы не произвело на похмельного Кольку ни малейшего впечатления.
Чертыхнувшись, Анастасия слезла с кровати, босиком прошлёпала в сени и выглянула в дверь. Муха, забавная помесь лайки с дворнягой, чертила по двору полукруг на натянутой цепи, и тявканье её чередовалось временами с каким-то жалобным поскуливанием. Снаружи в глухую дощатую калитку никто не ломился и даже не скрёбся, и недоумение хозяйку дома не покинуло. Спустившись с крыльца, Анастасия плеснула из кадки в лицо холодной водой, цыкнула на собаку, подошла к калитке, но щеколду открывать не спешила, а приложила ухо и с опаской прислушалась.
– Эй, кого там носит?
Тут недоумение её не то чтобы ушло, но сменилось чутким любопытством, поскольку послышались с той стороны всхлипы и негромкий плач, похоже – детский.
– О господи, – промолвила она после недолгого размышления, – это чей-же ребятёнок в такую рань шастает?
И открыла калитку.
Совсем недалеко, в нескольких метрах, на обочине раздолбанной дороги стояла в одиночестве маленькая светловолосая девочка, в коротком зелёном платьице и, обиженно надув губки, судорожно всхлипывала, видимо, уже устав плакать. Она стояла лицом в сторону недалёкой лесной опушки, но на скрип калитки тут-же обернулась, плакать перестала и взглянула на Анастасию настороженно.
Та сделала шаг наружу и, прищурившись, внимательно посмотрела из-под ладони вдоль улицы. Вокруг не было ни души, лишь продолжали волноваться собаки за заборами и оградами. Затем приблизилась к притихшей девочке и присела на корточки.
