Глава
1.
Русские
немцы
Ивановка, Семипалатинская область. Посреди бескрайней степи, где солнце палит так, что трава сгорает ещё до июля, раскинулось небольшое село. Здесь жили немцы, сосланные в сталинские времена. Немцы – упрямые, точные, которые умели обустроить даже ссыльное существование так, что соседям оставалось только завидовать.
Дом за домом – белые ставни, ухоженные огороды, аккуратные палисадники. По утрам запах свежеиспечённого хлеба перемешивался с ароматами степных трав, а на праздники из каждого двора тянуло копчёной колбасой. Ивановка была маленьким миром, который, казалось, жил по своим законам.
Фридрих Моонг, дед Питера, выделялся даже среди немцев. Его дом возвышался на краю деревни, с широким крыльцом, где любили собираться соседи. У Фридриха всегда была полная кладовая: мешки с мукой, солёные огурцы в трёхлитровых банках, копчёная утка, подвешенная к потолку.
– Труд – это всё, – говорил он своим детям и внукам, наигрывая что-то на старом аккордеоне. – Если умеешь работать, ты всегда будешь жить.
Местные смотрели на немцев с восхищением и завистью. Те работали от рассвета до заката, не жалуясь. Их дворы были аккуратными, поля – ухоженными. Даже в самые тяжёлые годы в их огородах росли картошка и кукуруза, а дома не пустовали.
Питер, тогда ещё ребёнок, чувствовал гордость. Он бегал босиком по узким дорожкам между грядками, ловил кузнечиков в высокой траве. А вечером, когда вся деревня собиралась у дома Фридриха, он слушал, как дед говорит о том, что главное в жизни – это уважение. К труду, к людям, к себе.
Но этот островок стабильности начал рушиться, когда Союз стал трещать по швам. Первые слухи о Германии принесли в Ивановку беспокойство. Говорили, что немцев там ждут, обещают землю, работу, новую жизнь.
– Это всё сказки, – ворчал Фридрих, глядя на своего соседа, который уже паковал вещи. – Здесь наш дом. Здесь наша земля.
Но дни шли, и тревога становилась реальностью. Магазины опустели, деньги обесценились. Питер видел, как соседи уезжают один за другим. Ланге, Циммерманы, Вайсеры – их дома пустели, огороды зарастали травой.
– Нам тоже придётся, – однажды сказала Марта, мать Питера, с трудом сдерживая слёзы.
– Это не наша родина, – сухо ответил Фридрих. – Но это наш дом.
В день отъезда Питер стоял на пороге их дома. Он смотрел на дедушкин сад, на старую яблоню, на ту самую веранду, где все вечера заканчивались песнями. Ему было десять, но он уже понимал: они оставляют что-то, что нельзя вернуть.
Машина тронулась, и в последний раз Фридрих сказал:
– Помни, мальчик, труд – это всё.
Ивановка осталась позади, как мираж в степи
Глава 2. Переезд
Германия конца 80-х встретила их серостью. Маленький, тесный дом, выделенный для переселенцев, был совсем не похож на просторный уют нашей Ивановки. Вместо солнца и бескрайних степей – низкое небо, холодный дождь и строгие лица местных жителей. Питер, Марта и Фридрих оказались в маленьком поселке неподалеку от Тюбингена. Им дали одноэтажный дом с облупившейся краской на стенах и скрипучими полами – единственное убогое жилище во всей округе, ибо вокруг жили исключительно зажиточные швабы. Вещей было мало: пара чемоданов с одеждой, дедушкина икона и фотографии, привезенные из Ивановки.
– Здесь всё другое, – сказал однажды Фридрих, глядя в окно. – Они смотрят на нас, как на чужих.
Марта тихо молилась по ночам, держа в руках тот самый крест, который она забрала из нашего дома в Казахстане. Питер слышал её шёпот через тонкие стены.
– Господи, дай нам силы… – повторяла она снова и снова.
Питер ходил в местную школу, но чувствовал себя там чужим. Одноклассники смеялись над его акцентом, и называли его "Russe".
– Мы нигде не свои, – часто говорил Фридрих за ужином. – Там нас в лицо называли фашистами, здесь за глаза – Russische Schweine.
Но даже в этих условиях Фридрих не сдавался. Он попытался найти работу, сначала разнорабочим, потом в местной мастерской. А вскоре решил открыть своё дело.
– Древесина – это то, что я понимаю, – сказал он однажды за ужином. – Мы будем делать Holzbriketts – брикеты.
Питер с ранних лет начал помогать отцу. Работы было много: пилить, грузить, складывать. Его руки быстро покрылись мозолями.
– Запомни, мальчик, – говорил Фридрих, – труд – это всё.
Но жизнь в Германии не была простой. Бюрократия давила на Фридриха со всех сторон. Документы, справки, разрешения – всё это превращало каждую сделку в мучение. Экологическая полиция штрафовала их за малейшие отклонения.
– Здесь всё на бумаге! – ворчал Фридрих. – Дерево – оно и в Африке дерево. Но тут без разрешения ты и ветку сломать не можешь!
Однажды Фридрих вернулся домой особенно подавленным. Его лицо было бледным, а глаза потухшими.
– Что случилось? – спросила Марта.
– Они опять нашли, за что оштрафовать, – сказал он, сжав кулаки. – Всё, что мы заработали, ушло в никуда.
Несколько месяцев спустя его сердце не выдержало. Он умер прямо за обеденным столом, оставив Марту и Питера одних в чужой стране.
После смерти Фридриха вся тяжесть жизни легла на плечи Питера. Мастерская осталась, но долгов было столько, что даже мысли о прибыли казались нелепыми.
Марта старалась поддерживать сына, но её лицо с каждым днём становилось всё мрачнее.
– Мы должны держаться, Питер, – говорила она. – Твой отец верил в тебя.
Питер кивал, но в душе он чувствовал себя загнанным в угол. Каждый день был одинаковым: работа, штрафы, налоги, усталость.
А где-то неподалеку молодые швабы гоняли на кабриолетах, смеялись, устраивали вечеринки. Их беззаботная жизнь казалась Питеру издевательством.
– Почему у них всё, а у меня ничего? – шептал он себе, раз за разом.
Это чувство зависти и обиды всё больше охватывало его, превращаясь в ледяной ком, который не давал ему покоя.
Петер Моонг чувствовал себя чужим среди своих одноклассников в местной школе Вальдхайма. Это были дети швабов, состоятельных и влиятельных семей, чьи корни уходили в глубь немецкой истории. Их фамилии звучали в округе с уважением: Гроссы, Вайгели, Лангхаусы. У них всегда было всё самое лучшее.
Летом они гоняли на блестящих кабриолетах с откидным верхом, волосы развевались на ветру, а громкая музыка из дорогих колонок доносилась до каждого уголка деревушки. Зимой они пересаживались в просторные и теплые "Мерседесы", на которых ездили к Альпам кататься на лыжах. Петер часто наблюдал за этим, стоя у автобусной остановки с рюкзаком за плечами.
– Эй, Моонг, – выкрикнул однажды Томас Вайгель, известный своими острыми шутками. – Когда ты уже приедешь на нормальной машине, а не на этом драндулете?
Петер молча потупил взгляд, стараясь не выдать своей злости. Его старый, дышащий на ладан "Опель Кадет" никак не мог сравниться с машинами Вайгеля или других одноклассников.
