…Уже вторые сутки перед Рождеством валил снег. Издавна у православных это считалось хорошей приметой – снегопад в Рождественскую ночь. Обилие снега предвещало достаток в доме и хороший урожай.
– Вот тебе и добрый знак к Рождеству, значит, в огороде все вырастет. А вот если снег кончится, и ударит мороз? – утаптывая разношенными валенками снежную кашу вокруг облюбованной елочки, ехидничала одна из двух женщин, пришедших в это утро в лес, – все? Помрем с голодухи?
– Мороз – это тоже добрый знак. Значит, в семьях будет любовь, – вторая женщина сдвинула пуховый платок на плечи, скинула вязаные перчатки в стоящие рядом санки и, примерившись, рубанула топором по стволу елочки, потом еще раз, и еще. Та жалобно вздрогнула и ненадолго замерла, прежде чем упасть. Вдруг из глубины леса раздался еле различимый стон. Женщины переглянулись. Та, которая рубила елку, взяла наперевес топор, вторая, оглянувшись вокруг, нашла и вытащила из-под снега короткую толстую корягу. Стон повторился. Женщины схватились за руки и пошли на звук.
***
Накануне Рождественской ночи две тысячи седьмого года никто в подмосковной деревне «Раздолье» не спал. Да и попробуй усни, когда со всех сторон от дома к дому неслось: «Доставайте сундучки, подавайте пятачки, дайте нам конфетку, а можно и монетку!» Крики, хохот и звук взрываемых петард сопровождались звуком отворяемых дверей, и в зависимости от нрава хозяев, дополнялись добрыми словами или, наоборот, руганью. По улицам плыл вкусный запах жареного на мангале мяса – кто-то, не дождавшись положенной «первой звезды», уже начинал праздновать.
Во всех домах радостно светились окна, и только в одном, последнем по улице, за которым начинался лес, было темно. Лишь одинокая свеча еле тлела на первом этаже, словно призывая на помощь ангелов.
Туда сейчас и направлялась толпа из молодежи и детей, одетая в разношерстные смешные костюмы, с котомками и корзинками для подношений.
– Открывай, хозяйка! – послышались выкрики, и следом высокий женский голос затянул колядку:
– Поздравляем с Рождеством, мы пришли сюда с добром, вы подайте нам немножко, пирожочка на дорожку…
Дверь отворилась и к воротам вышла худая женщина в накинутом на плечи полушубке, в вязаных носках на ногах, всунутых в галоши.
– Держите, – женщина выставила корзину, прикрытую белым вышитым полотенчиком, от которой исходил запах жареного теста, варенья и ванили. Полотенчико она убрала, а корзину сразу подхватили несколько рук.
– И денежку еще возьмите, – в подставленную с готовностью котомку посыпалась мелочь из детской копилки, а женщина непонятно добавила, – шестое.
– А Тимофей на каникулы не приедет? – казалось бы, невинный вопрос заставил закаменеть только что радушно улыбающееся лицо.
– В больнице он. Не приедет.
Ворота сердито захлопнулись, толпа понеслась на следующую улицу, а женщина тяжело шаркая по выложенной плиткой, чисто подметенной дорожке прошла к дому. Но не успела закрыть дверь, как в ворота снова постучали.
– Тетка Катер-рина, отвор-ряй, дело есть!
Катерина снова дошла до ворот и распахнула калитку. У ворот стояли двое: один –районный участковый Илья – молодой парень, живущий здесь, в поселке, за картавость и раннюю лысину прозванный деревенскими жителями Ильичом. Второго Катерина не признала. Выше среднего роста, весь какой-то кряжистый, квадратный, одетый по-городскому – дубленка хоть и теплая, подбитая мехом, да короткая, шапка вязаная, и ботинки вместо полусапог.
– Что еще за дело? В Рождество? – Катерина тревожно улыбнулась, отчего мелкие морщинки расползлись вокруг глаз.
– Сосед твой исчез, вот ищем, опр-рашиваем всех, кто видел его вчер-ра или сегодня, – Ильич томился у ворот и тоскливо смотрел вслед молодежи, звонко хохочущей на дороге.
– Проходите в дом, чаем напою, – Катерина посторонилась, пропуская неожиданных гостей. Ильич радостно прошагал к крыльцу, от него пахло потом и водкой. Незнакомец остановился и молча показал рукой Катерине, чтобы шла первой. От него слабо пахло одеколоном и мокрым мехом от воротника дубленки.
В прихожей гости разделись, разулись, при этом Катерина отметила у гостя тонкие, мокрые носки, которые оставляли следы на темном ламинате, и прошли в кухню. Там на столе пыхтел самовар, рядом стояла вазочка с вареньем, блюдце с колотым сахаром и одинокий стакан в серебряном подстаканнике. В углу ютилась елочка. Пушистая, усыпанная блестящими звездами, в которых отражались огоньки свечи.
– Что это ты в темноте? – Ильич уселся на скамью у стола, выложил сумку с документами, и оглянулся на свечу в окне. Гость молча уселся рядом.
– Да спать собиралась, хотела только полночи дождаться.
Катерина зажгла свет, расставила на столе гостевые красивые чашки с блюдцами, нарезала хлеб, сыр и пирог.
– А что ж не спр-рашиваешь, кто исчез?
– Да у меня один сосед, что ты, не знаешь? Лес вокруг, а с этой стороны за забором обретается Генка-бабник. Он, что ли пропал? А ты по бабам его походи, может и найдешь. Что так всполошились-то? А вы кто будете? Следователь? – Катерина присела напротив гостя и внимательно посмотрела ему в лицо. Свои руки, после того, как он бросил любопытный взгляд на безымянный палец, чтобы узнать, нет ли обручального кольца, она спрятала под стол.
