– Мне очень нравится твоя работа, – серьёзно, без тени улыбки произнесла высокая брюнетка, не отрывая взгляда от прислонённой к стене картины в лаконичной раме.
Лучи заходящего солнца с трудом пробивались сквозь пыльные окна, за которыми шумел уставший от долгого дня мегаполис. Полумрак, царивший в просторном кабинете хозяйки галереи, сгущался вокруг её худой фигуры, затянутой в чёрное платье-футляр. Тёмные волосы без малейшего намёка на седину были собраны в тугой пучок, лица почти не было видно, и если бы прямо сейчас Саша попробовала угадать возраст своей собеседницы, то не смогла бы этого сделать.
Но никакой необходимости что-то угадывать не было. Саша знала не только возраст, она знала и помнила об Эльвире очень многое. И, несмотря на это, не могла справиться со странным, почти болезненным любопытством и притяжением к этой женщине.
Эльвира её завораживала.
– А знаешь, почему? – спросила та, отходя от картины и усаживаясь за небольшой кофейный столик.
– Почему? – вежливо откликнулась Саша и села напротив.
– Мне нравится точка опоры, – сказала Эльвира.
Она протянула руку – браслеты на тонком запястье зазвенели – и подняла серебряный кофейник. Аккуратно разлила по крошечным чашкам кофе и покровительственно улыбнулась.
Саша повернулась к картине и, словно могла увидеть что-то новое, внимательно её осмотрела.
Ночь. Звёзды. Снег. Крыша.
Совсем ещё юная девушка – светлые волосы, упрямо сведённые к переносице брови, развевающееся на ветру длинное алое платье – стоит на краю и стягивает с лица улыбающуюся маску, чем-то похожую на карнавальную, но гораздо более жуткую.
На работу ушло неприлично много времени, оторванного от семьи, но результат того стоил. Безупречная, совершенная картина, идеальная во всём: начиная от вложенной в неё идеи и заканчивая самым неприметным штрихом. Но о чём именно говорила Эльвира?
– Точка опоры? – переспросила Саша. – Не понимаю.
– Разумеется, моя девочка. Ты не понимаешь. Чтобы понять, тебе пришлось бы выслушать одну длинную историю о старых временах. Об очень старых…
Саша прищурилась.
– Но если тебе интересно, я расскажу, – добавила Эльвира.
Как будто у меня есть выбор, – со смесью раздражения и восхищения подумала Саша.
– Мне очень интересно, – сказала она вслух и взялась за чашку.
Эльвира усмехнулась:
– Начну с того, что двадцать пять лет назад я больше всего ненавидела фабрику твоего отца и твою мать.
Она остановилась, видимо, ожидая какой-то реакции.
Саша вздёрнула бровь.
Да как вы смеете?! Почему вы так говорите о моей семье?!
Эльвира ждала этого? Но Саша не собиралась ей подыгрывать и спокойно заметила:
– Двадцать пять лет назад фабрики ещё не существовало.
– Ты всё испортила, – так же спокойно отреагировала Эльвира и поднялась со своего места. Сделала несколько шагов по кабинету, снова подошла к картине и застыла, обхватив себя за плечи руками.
– Испортила?
– Да, – в голосе Эльвиры вдруг зазвучал смех. – Я уже приготовила следующую фразу: «Девочка моя, мы с твоим отцом старые друзья. Я помню тебя совсем крошечной…», но ты всё испортила. Неужели сложно было сделать вид, что ты удивилась?
Саша фыркнула.
– Но насчёт фабрики ты не права, – уже серьёзнее продолжила Эльвира. – Двадцать пять лет назад она не просто существовала, она была в несколько раз больше. Только называлась она Коломенским мебельно-сборочным комбинатом имени Ленина. Я пришла туда сразу после института, работала в плановом отделе. Там я познакомилась со своим первым мужем, а потом и со вторым, но семейная жизнь у меня не задалась. А твой отец работал в отделе технической подготовки кадров. За год до того, как уволиться, он стал начальником отдела и очень собой гордился.
– Как интересно, – сказала Саша и поняла, что сейчас говорит уже искренне. – Я не знала об этом.
– А что ты вообще знаешь о жизни своего отца? – Эльвира вернулась к столику, но не стала садиться, а только оперлась рукой на спинку стула.
– Наверное, не так много, как следует знать хорошей дочери. Но о некоторых вещах, увы, – Саша прервалась и сделала глоток, – я помню больше, чем хотела бы.
Кофе горчил, и она отставила чашку в сторону.
– О, память! – Эльвира хрипло рассмеялась. – Она наше благословение и проклятье…
– Почему вы ненавидели фабрику? – спросила Саша.
– Потому что любила твоего отца.
В кабинете повисла звенящая тишина.
– Я любила его, – после паузы повторила Эльвира. – А он любил твою мать и эту чёртову фабрику. Считал себя незаменимым. Он был из тех, кто на самом деле верил в весь тот бред, который несли на партсобраниях. Искренний убеждённый комммунист, представляешь? Честен всегда и во всём… У меня не было шансов. Но, к счастью, – она опять засмеялась, – после твоего рождения его семейная жизнь дала трещину. После развода твоих родителей я смогла уговорить его уволиться и переехать в Москву.
– Ясно, – пробормотала Саша.
– А потом Союз развалился. Спустя ещё четыре года фабрика стала банкротом. И твой отец решил, что должен вернуться в Коломну и попытаться что-то спасти, хотя что он мог спасти в одиночку?
Саша выжидающе молчала.
– Я не спорила, – с горечью произнесла Эльвира. – Я почти не ревновала, потому что знала, что твоя мать снова замужем и даже успела родить третьего. Мне казалось, что такого Игорь точно не простит.
– При чём тут прощение? – тихо спросила Саша.
– Возможно, ни при чём… – Эльвира вздохнула. – Как бы то ни было, я ошиблась. Твой отец продал свою квартиру и выкупил часть территории фабрики. Полгода он снимал какую-то комнатушку, но потом ему указали на дверь. Новое жильё он найти не смог и с чего-то взял, что можно пару раз переночевать у своей бывшей жены, которая к тому времени успела развестись и со вторым мужем. Кажется, истерить и бросать мужиков после родов было у неё чем-то вроде хобби.
Саша вспыхнула.
– Имейте уважение, – сказала она и встала со стула. – Вы говорите о моей матери. Не понимаю, зачем я вообще вас слушаю!
Эльвира закатила глаза:
– О боже! Девочка, да ты просто её копия! Эмоций больше, чем здравого смысла. Всегда и во всём. Кстати, ты точно хочешь продавать свои картины?
Саша задохнулась от возмущения.
– Дай мне закончить, – попросила Эльвира. – Так вот, когда я поняла, что Игорь окончательно помирился с твоей матерью и ко мне уже не вернется, я приехала в Коломну. Пришла на территорию фабрики, поднялась на крышу одного из зданий и очень долго там стояла. Тогда не работал ни один из цехов, твой отец ещё несколько лет лет копил деньги, чтобы начать хоть что-то делать, и это казалось мне самым обидным. Если бы я была склонна к истерикам, возможно, я решилась бы спрыгнуть, так сильно я тогда ненавидела и свою жизнь, и твоего отца, и остатки фабрики… Но я просто спустилась и поехала домой, в Москву. Потому что ни на одном мужике, даже самом лучшем в мире, жизнь не заканчивается. Даже если он променял тебя на груду деревяшек и развалившийся ангар. Тогда, стоя на крыше, я поклялась, что стану счастливой. И стала. Но его фабрику ненавижу до сих пор.
