– Нервная горячка, никаких сомнений быть не может.
От изумления я даже забыла, что сил нет ресницы поднять, и про трубку в гортани тоже. Распахнула глаза.
– Евгений Петрович, вы в своем уме? Такого диагноза вот уже лет сто не существует!
Только увидела я вовсе не своего лечащего врача.
Я, конечно, знала, что дела мои плохи, и не удивилась бы, обнаружив рядом ангелов в белоснежных хламидах. Тем более что вон тому, брюнету, только меча огненного не хватает. Лицо суровое, взгляд из-под насупленных бровей прямо-таки молнии мечет, аж зажмуриться хочется. Но одет он был не в белую хламиду, а в какой-то костюм столетней давности. Второй будто сошел со страниц учебника по истории медицины – пенсне, бородка клинышком, сюртук или как там его… Неужели мода на том свете тоже отстала на пару веков, как и медицина?
А зачем им медицина, бренных тел нет, лечить нечего.
О чем я думаю? Где мой лечащий врач? Что за бред?
– Бред, – подтвердил мои мысли тот, в пенсне, и я узнала голос, говоривший о нервной горячке. – Пойдемте, не будем беспокоить больную.
Скрипнула дверь, но не стукнула. По лицу пробежал сквозняк. Я поморщилась: еще и двери толком закрыть не могут.
Которых в реанимации нет и не может быть.
– Вы уверены, что Анастасия не притворяется?
А это, наверное, тот, который без меча. Глубокий, бархатный баритон. Таким бы серенады петь и в любви признаваться, только сейчас в нем было слишком много раздражения.
Конечно, реанимация инфекционки – идеальное место для симулянтов, именно потому я тут и оказалась!
– От моей жены всего можно ожидать.
Какой жены? Своей женой меня может называть только один человек – да и то бывшей. Но этот, без меча огненного, явно не он. Наверное, где-то на соседней койке лежит еще одна Анастасия, которую не слишком любит муж.
– Ни о каком притворстве не может быть и речи.
– Это все усложняет.
– Грешно так говорить, но, может быть, наоборот? – Это снова тот, в пенсне. – Может быть, будет лучше, если бедняжка вовсе не придет в себя?
Может, оно и к лучшему, учитывая возможные осложнения менингита, да только я не прочь бы еще пожить. Желательно, конечно, не глухой, не парализованной и без эпилепсии, но тут уж как повезет. В любом случае на тот свет еще никто не опаздывал, и я не тороплюсь.
– Евгений Петрович, вы в своем уме? – возмутился тот, что без меча.
Определенно, нет. Ни один врач в здравом уме не скажет родственнику пациента, мол, лучше бы бедняжке отойти в мир иной. Поправочка: современный врач. А от бреда всего можно ожидать. Только бред мог превратить дежурного реаниматолога в этого пронафталиненного типа. Интересно, кто на самом деле другой?
– Вы предлагаете уморить Анастасию? Как бы я ни относился к жене, смерти я ей не желаю!
– Не оскорбляйте меня подобными подозрениями. Свой долг я помню и его выполню, – сухо произнес тот, кого назвали Евгением Петровичем.
– Вот и замечательно. Сделайте все, чтобы ее спасти. Пусть живет. – В низком голосе появилось злорадство.
Вот спасибо, разрешил, благодетель! Да уж назло тебе не сдохну!
– А вы злопамятны, Виктор Александрович.
Какой Виктор? Не знаю я никаких Викторов!
– То, как вы обошлись с бедняжкой, – хуже смерти.
– Анастасия заслужила все, что с ней случилось. Пусть теперь живет и жалеет о том, что потеряла.
Ну уж о таком сокровище, как ты, вряд ли кто-то жалеть будет. Почему все красивые мужики – такие самовлюбленные сволочи? Или это просто мне на таких всю жизнь везло?
– Я помню свой долг. Но, повторюсь, пока прогноз неблагоприятен.
Да поняла я, поняла! Достали уже меня раньше времени хоронить!
Ведомая непонятным мне самой чувством противоречия, я сползла с кровати. Уже совершенно не удивилась, что отделение реанимации выглядит комнатой в старом доме. По ногам прошелся сквозняк, но мне было наплевать. Пять шагов до двери, я распахнула ее.
– Не дождетесь!
Первым опомнился доктор, или кто он там.
– Анастасия Павловна, вам нужно…
– Я Петровна. И вообще…
Что «вообще», я не договорила. Закружилась голова, в глазах потемнело, ноги подогнулись. Кажется, перед тем как я отключилась, меня подхватили сильные руки, но, может быть, мне это только показалось.
Лоб обожгло холодом, ледяные струи потекли по вискам, за уши. Я взвизгнула и резко села. Со лба соскользнула мокрая тряпка, проехалась по лицу, взбодрив окончательно.
– Очнулась, касаточка! – прозвучал за спиной женский голос с характерным старческим дребезжанием.
Я оглянулась.
Старуха в допотопном наряде. Широкие рукава, душегрейка, платок. Выглядело все изрядно поношенным, залатанным, но чистым.
Застонав – снова этот бред! – я рухнула на подушки. Бабка, подскочив, опять водрузила мне на лоб тряпку. Выругавшись, я отшвырнула ее.
Верните меня в реанимацию! Там, по крайней мере, никакую ледяную гадость на голову не кладут. И вообще…
И вообще до чего же настоящим все кажется! Я подняла руки, чтобы ущипнуть себя, и застыла. То, что они сейчас кажутся раза в полтора тоньше моих, – объяснимо, реанимация – не санаторий, и приехала я туда не из-за сломанного ногтя. Но где сыпь? За несколько дней она точно не пройдет.
– Грех вам такое говорить, Настенька. Матушка ваша услышала бы такие слова, в гробу бы перевернулась.
Да мама моя, царствие ей небесное, в последние годы сама не гнушалась завернуть в три этажа! А мужики в родной деревне матом не ругались, они на нем разговаривали.
Я ущипнула себя – старательно, со всей силы. Больно! Но я даже не ойкнула – ошалело наблюдала, как место щипка сперва побелело, потом начало краснеть.
Нет. Это не бред. Слишком все реально для бреда. Я подергала кружевной край батистового рукава, сползшего до локтя. Снова уставилась на тонкие, почти прозрачные девичьи руки с торчащей на запястье трогательной косточкой и голубыми прожилками вен под белой-белой кожей. Сейчас я заметила и то, на что не обратила внимания раньше. Даже в лучшие мои годы у меня не было таких узких запястий: рабоче-крестьянское происхождение давало о себе знать. А в последнее время я и вовсе раздобрела, все собиралась заняться собой, да все было недосуг… А сейчас пальцы длинные, изящные, таким только над клавишами порхать. Клавесина.
Я села, огляделась. Стены, оклеенные выцветшими обоями, комод, зеркало в растрескавшейся деревянной раме. Я попыталась в него заглянуть, не вставая с постели, но мутное стекло отражало только дверь. Ту самую перекошенную дверь, которую я распахнула, чтобы высказать двум типам без хламид все, что я о них думаю.
Да плевать на них. Где я? Что со мной?
Я свесила ноги с кровати, чтобы встать и заглянуть в зеркало. Что ж так по полу свищет?! Но, прежде чем я успела встать, бабка стала давить мне на плечи, стараясь опрокинуть на кровать.
