Пролог
Молчание в трех частях
Близился рассвет. Трактир «Путеводный камень» погрузился в молчание, и молчание это состояло из трех частей.
На поверхности лежала гулкая тишина, возникшая от того, чего там недоставало. Будь сегодня гроза, капли дождя стучали бы по крыше и шелестели в лозах селаса за трактиром. Урчал и грохотал бы гром, и гром прогнал бы молчание по дороге, точно опавшие осенние листья. Если бы в трактире ночевали путники, они бы сейчас ворочались и потягивались у себя в комнатах, разгоняя тишину, как тускнеющие, полузабытые сны. Играй здесь музыка… но нет, конечно, музыки не было. На самом деле ничего этого не было и молчание никуда не девалось.
В трактире черноволосый мужчина мягко прикрыл за собой заднюю дверь. В кромешной темноте он пробрался через кухню, через зал, спустился по лестнице в подвал. Наученный долгим опытом, он непринужденно переступал расшатавшиеся доски, которые могли бы скрипнуть или застонать под его весом. Его осторожные шаги отдавались в тишине лишь чуть слышным «Топ. Топ. Топ…». Этим он добавлял к царящему в трактире молчанию, большому и гулкому, свое, маленькое и пугливое. Получался своего рода сплав, контрапункт.
Третье молчание заметить было не так просто. Но если вслушиваться достаточно долго, его можно было ощутить в холоде оконного стекла и в гладких оштукатуренных стенах комнаты трактирщика. Молчание таилось в черном сундуке, стоящем в ногах узкой и жесткой кровати. Оно пряталось в руках человека, который неподвижно лежал на кровати, глядя в окно на первый бледный проблеск наступающей зари.
Человек был ярко-рыжий, рыжий как огонь. Глаза у него были темные и отстраненные, и лежал он с безропотным видом того, кто давно утратил всякую надежду заснуть.
«Путеводный камень» принадлежал ему и третье молчание – тоже. Неудивительно, что молчание это было самым большим из трех: оно окутывало два первых, поглощало их – бездонное и безбрежное, словно конец осени, тяжелое, как окатанный рекой валун. То была терпеливая покорность срезанного цветка – молчание человека, ожидающего смерти.
Баст стоял, облокотившись на длинную стойку красного дерева. Ему было скучно.
Окинув взглядом пустой зал, он вздохнул, порылся, нашел чистую белую тряпочку. И со скорбным видом принялся протирать стойку.
Через некоторое время Баст подался вперед и прищурился, вглядываясь в какое-то незаметное пятнышко. Он поскреб его ногтем и нахмурился: палец оставил на стойке маслянистое пятно. Баст наклонился, дыхнул на полированную поверхность и протер ее. Потом задумался, старательно подышал на дерево и написал на получившемся пятне бранное слово.
Баст отшвырнул тряпку и прошел между пустых столов и стульев к широким окнам. И надолго застыл у окна, глядя на немощеную дорогу, разрезающую городок пополам.
Потом вздохнул и принялся расхаживать по комнате. Двигался он с небрежной грацией танцора и великолепной непринужденностью кота. Однако, когда он запускал пальцы в свои черные волосы, жест выдавал тревогу. Голубые глаза непрестанно шарили по комнате, будто искали выход. Будто искали здесь что-то, чего они не видели сотню раз до того.
Но нет, ничего нового тут не было. Пустые столы и стулья. Пустые табуреты у стойки. На прилавке за стойкой две огромные бочки: одна – для виски, другая – для пива. Между бочками – целая батарея бутылок всех цветов и форм. А над бутылками висел меч.
Взгляд Баста упал на бутылки. Он пристально, задумчиво осмотрел их, потом зашел за стойку и достал тяжелую глиняную кружку.
Баст глубоко вздохнул, указал пальцем на первую бутылку в нижнем ряду и заговорил нараспев, отсчитывая бутылки:
Клен, калитка,
Тишина,
Пламя, пепел,
Бузина!
Считалочка закончилась на приземистой зеленой бутылке. Баст выкрутил пробку, неспешно пригубил бутылку и скривился. Его передернуло. Он поспешно поставил бутылку на место и взял вместо нее другую, красную и пузатую. Пригубил ее, задумчиво вытер влажные губы, кивнул и щедро плеснул себе в кружку.
Потом указал на следующую бутылку и снова принялся считать:
Прялка, прядь,
Луна в ночи,
Ивы, окна,
Свет свечи.
На этот раз ему выпала прозрачная бутылка с бледно-желтой жидкостью внутри. Баст выдернул пробку и щедро плеснул в кружку, не потрудившись попробовать. Отставив бутылку в сторону, он взял кружку и принялся яростно ее трясти. Потом отхлебнул. Расплылся в улыбке, ткнул пальцем в следующую бутылку, отчего она тоненько звякнула, и опять завел свою считалочку:
Путник, пиво,
Камень, кладь,
Ветер, воды…
Тут скрипнула половая доска, Баст вскинул голову и широко улыбнулся.
– С добрым утром, Реши!
Рыжеволосый трактирщик стоял у лестницы. Он отряхнул длиннопалыми руками чистый фартук и рукава рубашки.
– Что, гость еще не встал?
Баст мотнул головой:
– Не шуршит, не шевелится!
– Ну, ему нелегко пришлось за последние два дня, – сказал Коут. – Должно быть, оно его догнало…
Он осекся, задрал голову, принюхался.
– Ты что, пил, что ли?
Вопрос был задан скорее с любопытством, чем в порядке обвинения.
– Да нет, – ответил Баст.
Трактирщик приподнял бровь.
– Я дегустировал, – пояснил Баст, сделав ударение на последнем слове. – Надо же сначала продегустировать, а потом уже пить.
– Ага, – сказал трактирщик. – Собирался пить, стало быть.
– Ну да, клянусь малыми богами, – ответил Баст. – Я собирался напиться. А что тут еще делать-то?
Баст достал кружку из-под стойки и заглянул в нее.
– Я рассчитывал на бузину, а мне досталась какая-то дыня…
Он задумчиво поболтал кружку.
– И что-то пряное.
Он отхлебнул еще и задумчиво сощурился.
– Корица? – спросил он, окинув взглядом ряды бутылок. – А что, бузины у нас совсем не осталось?
