– Следующий! Имя?
– Танис с Фидейских болот.
– Четвертый этаж, седьмая дверь справа. Первый колокол – подъем, второй – общее построение и разминка. Третий колокол – завтрак. После завтрака – распределение. Свободна. Следующий. Имя?..
Голос дежурного звучал настолько монотонно, что создавалось ощущение, будто он вовсе проделывает необходимую работу, не просыпаясь. Мы должны были прибыть в место нашего распределения – акрополь Кремос, что в городе Сард – еще до заката, но бесконечные дожди размыли дорогу до полного непотребства. Лошади уныло месили копытами грязь, телеги обоза то и дело вязли в ней же, мы проклинали непогоду, но поделать ничего не могли.
Распогодилось лишь на подъезде к городу. Ветер сдернул плотную вуаль туч с бездонного неба, открывая россыпь звезд с сырным кругом луны в центре, подковы застучали бодрее, но все равно городские часы пробили три, когда мы наконец проехали под аркой со скалящим пасти трехголовым псом.
Я давно ждала этого момента с восторгом и замиранием сердца, но в миг, когда за моей спиной закрылись кованые ворота, испытала лишь облегчение – наконец-то. Сейчас все мы – пятеро новичков, прошедшие учебу в цитадели Церберов, только-только получившие почетное клеймо ордена – хотели одного: спать.
Заветная близость желаемого придала сил, и по лестнице я взлетела весьма бодро, тихонько толкнула дверь в нужную комнату, сама просочилась туда же и озадаченно застыла на пороге, уставившись на мужской зад.
Голый мужской зад.
Не то, чтобы мне в жизни не доводилось видеть подобного. Когда идешь в профессию, которая на три четвертых является мужской (и то на словах, а на деле в один год со мной на обучение приняли двадцать пять парней и всего трех девушек), то чего только не насмотришься.
Но как-то не готова я была к такому виду вот так вот прям с дороги да в глаз.
Яркая луна заглядывала в окно, любезно подсвечивая подробности.
Он ничего так, да, этот зад. Крепкий, ладный. И спина красивая – широкая, с четко прорисованными мышцами. Парочка интересных шрамов. Затененная линия позвоночника. И девица рядом очень даже. Мне вот о такой груди и мечтать не приходится. Волосы – темный атлас, а кожа как будто бархатная на вид.
Одно “но” только.
Кто-то из этих двоих дрых на моей кровати. По крайней мере, одна из сдвинутых вместе коек – точно была моей, я двери честно пересчитала два раза.
Задумчиво качнувшись с пятки на носок и обратно, я обошла сдвоенное ложе по кругу, сбросила на пол вещмешок, повела плечами, удобно ухватила ближайший угол кровати и рывком дернула на себя.
Зверский скрежет, глухой грохот, нежный вскрик.
Кровать (и девица на ней) оказалась довольно легкой, потому что охотно поехала, куда ее двигали. Девице больше хотелось остаться в объятиях мужика, чем на кровати (сомнительный выбор), поэтому она и скатилась благополучно в образовавшуюся дыру.
Я отсалютовала недоуменно хлопающим темным глазищам – и взялась за другой угол кровати.
– Ты что делаешь?! – визг был уже совсем не нежным.
– Вы спите-спите, – пропыхтела я, с грустью осознав, что это не кровать была легкая, а сил я в первый рывок вложила со злости столько, что на последующие их уже не осталось. – Я вам больше не помешаю!
А, ладно, и так сойдет! Завтра в угол до конца оттащу, очень уж спать хочется.
Перевязь с оружием я пристроила на подставку на остатках доступной мне бережности. На прочее ее уже не хватило, и одежда полетела на пол неопрятный кучей. Сапоги – под кровать. Вещмешок, после короткой, но отчаянной борьбы, отдал мне свежую рубаху и отправился к сапогам.
Вялая мысль о том, что надо бы распинать всё моё барахло хотя бы равномерным слоем по полу, чтобы просохло, ворохнулась, и тут же была изгнана могучим заклинанием “завтра, всё завтра”.
Спа-а-ать!
Но стоило лишь мне вытянуться в кровати (благодаренье Ведающему Тропы, ее на мою длину хватило) и уткнуться лицом в матрас, как кровать вместе со мной с диким скрежетом куда-то поехала.
Вот только зря я взметнулась змеей, готовая насмерть драться за свое право спать на ней – это мой голозадый сосед всего лишь доподвинул не покорившийся мне угол к стене, как положено.
Его подружка, прижимая к богатой груди простынь, очумело переводила взгляд с меня на него и обратно.
– Иди в койку.
Голос у соседа оказался хрипловатым со сна.
– Но… Как же… Здесь же…
– Она тебе мешает?
– Да вы оба больные! – взвилась брюнетка, и подхватив свои пожитки, вылетела из комнаты.
Между прочим – так и не вернув соседу простыни.
Я уткнулась лицом в матрас и старалась не выдать рвущийся наружу смех. Подушка, которую я постеснялась требовать, увесисто прилетела мне в затылок – и вдавила меня лицом в постель в приступе хохота.
А что, всё верно: грудастая сбежала, зачем ему теперь две подушки?
Сосед размял кости, повел плечами.
– Может, обратно сдвинем? Ночи тут холодные…
Я поперхнулась весельем:
– Спать одетым не пробовал?!
И по смешку соседа поняла, что повелась на простейшую подначку.
Огрызаться и что-то исправлять не стала, но зарубку на память сделала.
При случае верну ему шутку. Но это потом, а сейчас – спа-а-ать!
Спать!
* * *
Меня куда-то волокли. Руки и ноги были неподъемно тяжелыми, и знакомый терпкий привкус дурманного зелья во рту понятно объяснял, отчего так вышло. Слюна была вязкой, густой.
Я отчетливо понимала, что несут меня на убой, но страха почему-то не было. Его заменяла обида – и она заслоняла все остальное, и даже стыд за то, что я так глупо попалась, плескался на дне души. А обида жгла. За преданное доверие, за чудовищную несправедливость происходящего, за то, что мне предстоит столь бездарно окончить жизнь.
Зеленоватый туман мягко светился в ночном лесу, обвивался вокруг деревьев и тянул щупальца к плоскому черному камню. Меня забросили на него грубо и бесцеремонно, и удар спиной вышиб из легких остатки воздуха. Пока я приходил в себя, сквозь боль пытаясь выровнять дыхание, мои “провожатые” встали вокруг алтаря и затянули литанию. Длинная и монотонная, она звучала слаженно, заставляя задуматься – как долго они к этому готовились.
Обида снова стиснула сердце и тесно переплелась с отчаянием.
Балахоны скрывали тела присутствующих, а капюшоны – лица, но я и так знала, кто они. Кто в этом проклятом месте встал вокруг алтаря, чтоб принести меня в жертву.
От темных фигур стало исходить свечение, и сильнее всего было от того, кто стоял у меня в изголовье. Тот, кому я верила больше, чем себе. Тот, от чьего предательства было больнее всего.
Тело, связанное дурманом, отказывалось повиноваться, но я видела, как он воздел руки, занося над головой нож.
Отчаяние, гнев и обида захлестнули с головой – а затем их снесло жуткой болью, когда ритуальный клинок пробил грудину.
