Игорь Маслобойников - Ибо однажды придёт к тебе шуршик…

– …потому что рано или поздно придёт к тебе шуршик, злой, коварный, с большими ушами…

– Но я же узнаю его.

– Шуршик всегда будет похож на человека, особенно, если придёт за тобой. А потом он вырвет твоё сердце…

Тут Ёжику показалось, что за окном мелькнула тень, а затем кто-то почти бесшумно пробежал по крыше. Мурашки cкатились по телу, и захотелось спрятаться под одеяло. Он оставил только нос – надо же как-то дышать! С каждой минутой голос мамы становился всё ниже, всё вкрадчивее, тени в комнате – длиннее, а ещё пламя в мраморном домике, стоящем на древнем шкафу, где с вечера была оставлена маленькая свечечка, предательски дрогнуло и заволновалось, причём особенно подозрительно как-то. Тогда призраки, притаившиеся до поры до времени в углах дома, о́жили и потянули к впечатлительному мальчишке свои извивающиеся конечности. Может быть, он победил бы свои страхи, если бы в окно не заглянула вдруг морда, покрытая чёрной густой шерстью, и не сверкнула жёлтыми, горящими во тьме щёлочками глаз. От эдакой неожиданности Ёжик вздрогнул и проснулся…

Из книги

«Правдивое повествование о жизни и

деяниях шуршиков»

– Я стар, очень стар. Уши отказываются служить мне… Нос почти не различает запахов… Про глаза и говорить нечего. Мне много больше шести тысяч лет. Впрочем, мне так кажется. Может, больше, а, может, и меньше. В сущности, какая разница? По-любому, я очень давно живу на этом свете. И хоть в это трудно поверить, тем не менее это так. И я очень устал… Устал настолько, что перестал замечать присутствие усталости. Мне давно следовало прекратить такое моё существование…

Он рассмеялся сухим, каркающим смехом, точно подстреленный ворон, кувыркающийся в палой листве, смехом бесцветным и хитрым одновременно. На мгновение показалось, что из высохших жил этого существа жизнь ещё не до конца вытекла в темень и слякоть подземелья. Пламя костра забавлялось тушкой дикого голубя, нанизанного на вертел, тени метались по иссечённым временем каменным сводам, словно танцоры, вторя рассказчику, а я слушал его и не верил в собственное счастье.

– Единственное, что останавливало меня – страх.

– А сородичи?

– Сородичи… – чуть слышно повторил зверь с глубокой печалью. – Их тоже гнал страх. Но ещё больший страх удерживал меня от того, чтоб последовать за ними… Неизвестность пугает…

Он замолчал, устремив сквозь меня взгляд почти ослепших глаз. И я снова непроизвольно сжался от чёткого ощущения, что меня видят, хотя наверняка знал, что это не так. Таинственный и не виданный доселе персонаж, словно бы из позабытой сказки, внезапно проявившейся из глубин веков, с совершенно выбеленными седым волосом ушами, торчащими над головой, вытянул вперёд лапу с почерневшими от времени, но всё ещё острыми когтями, положил её на стол, понял, что ошибся, но в следующую секунду, ловко махнув кистью в сторону, подхватил банку с пивом и сделал длинный глоток.

– Я знал, рано или поздно мне придётся сказать себе: всё. Не знал только, что для этого понадобится несколько сот лет… У тебя есть ещё пиво?

– Пиво? – вздрогнул я. Вопрос вывел меня из задумчивости.

– Пиво… – просто повторил он. – Мы очень любим пиво. У тебя есть пиво?

– Не знаю. Может быть, в машине. Я могу сходить, посмотреть…

– Сходи… посмотри… Пожалуйста. Это будет грустная история. И чтобы она не казалась слишком грустной, я бы с удовольствием разбавил её баночкой другой доброго пива…

Выбравшись из подземелья, я остановился на развалинах за́мка. Лил дождь, но я не замечал его, одновременно обрадованный и озадаченный неожиданной встречей.

«Он отправил меня за пивом, чтобы тут же исчезнуть? – гадал я, стараясь ступать осторожно, чтобы не поскользнуться на покрытых мхом валунах. – Это было бы очень жалко. Впрочем, уйти или остаться – личное дело каждого. Только бы в машине нашлось пиво!».

Шагать в кромешной темноте оказалось делом крайне рискованным. Невзирая на то, что кость – вещь довольно крепкая, но даже она имеет скверную особенность ломаться, когда это меньше всего соответствует моменту. Посему будь благословен человек, придумавший фонарик! Тот же, кто запихнул этот лучик света в мобильный телефон, да будет благословен дважды! Мне всё-таки посчастливилось без приключений спуститься к подножию холма. Там, умело спрятанная от постороннего глаза, стояла моя, потрёпанная временем и километрами, красавица. И пока мы отвлеклись на поиски пенного напитка, я немного расскажу, о чём, собственно, идёт речь…

Когда я был маленький, мама читала мне на ночь огромное количество сказок. Я не хотел засыпать, и она полагала, будто сказки – отличное средство, чтобы отшибить у ребёнка тягу к бодрствованию. Но я, хоть и лежал в кровати с закрытыми глазами, спать отказывался категорически. Я фантазировал! Мама знала это, как и то, что самые беспокойные фантазии посещали меня, когда, например, за окном лил ливень, или плотной стеной валил снег. Грохот капель о карниз и завывания вьюги были самыми злейшими врагами моей мамы.

И вот однажды, когда наш дом сотрясали порывы ветра, а снежный буран норовил разнести окна в щепки, она вошла в комнату с толстой книжкой чёрного цвета, на которой, крупными золочёными буквами было выгравировано: «Правдивое повествование о жизни и деяниях шуршиков». Может быть, томик этот, с пожелтевшими от времени страницами, встречался и вам? Однако, став взрослым, я не нашёл его следов ни в одной библиотеке! Тем не менее из всех сказок диковинное повествование «о путях и деяниях» завораживало больше всего…

Начиналась сказка так же, как и все прочие сказки. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я помню всё едва ли не дословно:

«Давным-давно, в самые, так сказать, незапамятные времена, жили-были люди и шуршики. Люди побаивались шуршиков, шуршики опасались людей… Странные зверьки казались обычным смертным существами хитрыми и коварными. Двуногие же представлялись рыжим прохвостам жестокими и лживыми. Одним словом, никто никому не доверял, каждый уважал каждого, и все жили в мире и согласии… Чем промышляли вредители народного хозяйства, окромя воровства, было неведомо, зачем вообще носились по грешной земле – и вовсе разумению не поддавалось. Ушастые хулиганили, так ведь и люди не отличались кротостью нравов; попугивать обожали до коликов в кукузиках1, так ведь и человеку не чужда́ тяга к развлечениям; любители дармовщинки тащили всё, что плохо лежит, а разве нашему собрату не могло показаться, что курица, копошащаяся в мусоре на соседнем огороде, может как-то пригодиться в хозяйстве, хотя бы в виде бульона? Короче, загадочные существа вели повседневную, дикую и разнузданную жизнь, что и было свойственно им по природе вещей; обывателю же оставалось сокрушаться по исчезнувшему добру, укреплять дух креплёным, латать дыры в хозяйстве, произведённые вездесущими разорителями, то есть: ждать случая отыграться, что тоже – свойственно…»