Пролог.
Дамир.
Я редко смотрю в окно, на изрядно надоевшую картинку. Она стоит перед глазами, даже когда я жмурюсь. Темно-зеленый бархат полей, шелк горной реки, сине-серая кромка неба, торчащие вершины гор и растопыренные пальцы сухих, пыльных деревьев.
Солнце любопытно осматривает мою землянку, подсвечивая глиняные стены. Где-то блеют овцы, а летний ветер несет запахи свежей травы и дыма. Совсем скоро придет Айшат. Тихонько кивнет, отведет взгляд и поставит миску с кашей на пол. Я подползу ближе, отчего толстая грязная цепь, облепляющая мои щиколотки, противно звякнет. Возьму ложку из ее дрожащих рук и подниму глаза. Жадно впитаю ее внимание, потому что все время быть одному мучительно. Я не решусь спросить ее, что происходит в мире. Порой мне кажется, что язык атрофировался. Или прилип к небу. И голос изменился…
За год я превратился в зверя – озлобленного, худого и избитого… Странно, что я до сих пор не сдох.
Чтобы не одичать окончательно, я считаю в уме. Перебираю в памяти стихи или сочиняю новые. Мне ничего не дают – книг или карт. Я живу хуже опасного заключенного. У меня вечный карцер. Еще немного, день, неделя или месяц, и все закончится… Я умру. Кожа саднит от гниющих ран, сердце болит и сбивается с ритма, изо рта воняет, как у хищника. Мне не дают мыться, чистить зубы и стричь ногти. Мои волосы свисают к поясу, спутанная, сальная борода опускается к груди. Нет ни одного участка в моем теле, который не болит. И худшего наказания трудно придумать.
Три, два, один… Она подходит. Всегда в одно и то же время, я выучил его наизусть. Когда солнце заползает в землянку, а потом в ужасе покидает ее, ко мне приходит Айшат.
– Доброе утро, – произносит она.
Это что-то новенькое. Обычно она кивает. Отводит взгляд и стремится побыстрее убежать.
Я раскрываю сухие окровавленные губы и выдавливаю хрипло:
– Доброе. Что-то…кхе-кхе… случилось? Меня решили казнить?
– Много говоришь. Ешь. Тут каша и вареное мясо.
– Мясо? – хмурюсь я и тотчас морщусь.
Кожа лопается от сухости. Ее поверхность рассекают кровавые тоненькие струйки. Наверное, мясо я не смогу прожевать – десны кровоточат от недостатка витаминов, несколько зубов шатаются.
– Да. Ильдар заколол барана, я сварила на рассвете.
– А… Ты разрешения спросила?
– Да. Хозяин позволил. Поешь, а потом пойдешь в баню.
– Я смотрю, условия моего пребывания повысили до…хм… двух звезд? Мясо и баня это…
– У нас сегодня гости. По твою душу.
Я хочу мяса. До дрожи в поджилках хочу съесть нормальную еду, но не могу… Живот скручивает болезненный спазм, когда в пустоту желудка падает кусочек. Пытаюсь принять удобное положение и жру привычную, надоевшую кашу.
– Ну… Как хочешь, – хмыкает Айшат. – Забирать?
– Оставь, – шиплю, скривившись в болезненной гримасе. – Я попробую еще раз. А кто едет?
– Не велено говорить. Приказано помыть, побрить и подстричь.
– О…
– Будешь как новорожденный младенец.
Она улыбается, очевидно, посчитав свое сравнение остроумным, а я словно проваливаюсь в ушат воспоминаний. События, о которых я себе запрещаю думать… Видела бы меня сейчас Агата – грязного, вонючего, полуразложившегося живого трупа. Она любила меня нюхать… Целовала ради самих поцелуев. Потому что доверяла самое дорогое. А я все просрал… Мне не хватило всего дня, чтобы спрятаться в безопасном месте. Все, что я успел – подкинуть в ее квартиру деньги и фигурку кавказской женщины с кувшином. Мне пообещали защиту от притязаний Босса, а на деле подставили… Вывезли куда-то в кавказский аул и приковали цепями к земле. Почему не убили, как Сидора, не понимаю? Я ведь тоже хотел докопаться до истины. И я представлял для них куда большую угрозу, чем Сидоренко. А, вспомнил – им надо было повесить на него преступления Бейла. Только какое отношение секретное подразделение имеет к работе следкома? Никакого, правильно. Значит, старого козла убил кто-то другой. Тот, кому его смерть была до черта выгодна.
Вероятно, я слишком ценен для системы, если она избавилась от Корсакова ради сохранения моей конфиденциальности?
Сколько я ни пытаюсь забыть тот день, он не выходит из головы… Прочно засел внутри, как заноза. Впился ядовитым плющом, чтобы ранить, ранить…
Его ведь тоже обманули… Приказали следить за предателем, готовым ради юбки раскрыться. А потом избавились. Только он-то в чем виноват?
«– Я оделся, как ты. Так было приказано», – сказал он, когда мы все-таки встретились.
«– Ты идиот? Они же хотят от тебя избавиться!»
«– От тебя, Дамир. Прости».
Во мне не было страха, только усталость и досада. Я не хотел, чтобы все так закончилось… Продумывал пути отступления, хотел спрятать Агату. Только потом я понял, что Сидору все заранее было известно. О планах секретного подразделения, планах Босса… Не знали только я и Серега. Если бы Агата тогда к нему не приперлась, он остался жив. Он не мог позволить ей подняться в квартиру, где прятался я… Тогда бы мы погибли все.
«– Вали, Дамир. Я отвезу ее в зернохранилище, а днем все расскажу. Она не отвяжется, Римская тот еще клещ».
«– Куда валить? Я ни в чем не виноват. Никого не предавал, и мне нужна помощь».
«– Она нам всем нужна. Выходи на ГРУ, сдавайся… Я не знаю, как еще нам узнать, в чем нас замазали? В контакте одно, а на деле… Босс боится тебя. Ты слишком много знаешь. Если тебя поймают раньше, чем ты сольешь инфу про подразделение, пощады не жди. С тебя заживо сдерут кожу и отдадут собакам Босса на закуску. Я спрячу Агату, уверен, до завтра никто ее не хватится. А ты беги куда глаза глядят. Кстати, Дамир… Она беременна».
Я не смог бежать. Наутро в квартиру явились с обыском, я едва успел свалить из нее. Поднялся на крышу и ждал, пока служебная машина уедет. Я связался с руководителем частной военной компании, в которой когда-то служил – собирал разведывательную информацию, осуществлял логистику и защиту начальника. Он прислал ребят. Я бездумно сел в машину, поверив его словам. Подписал себе смертный приговор, хотя должен был бежать со всех ног…
Интересно, кого Агата родила? Родила ли? Как она… вообще? Счастлива? Вспоминает меня хоть иногда? Я все время представляю нашу встречу. Смотрю на серые, шероховатые стены землянки и репетирую слова оправдания. Что я могу сказать ей? Я и сейчас, когда думаю об этом, задыхаюсь… Раскрываю обветренные, пересохшие губы и… Не могу и слова вымолвить. Фразы рассыпаются, как песок. Тают, как прошлогодний снег… Наверное, я просто упаду замертво, увидев ее. Хотя о чем я думаю? Я никогда Агату не увижу. Сегодня приедут «по мою душу». Потому и кормят досыта, как обреченного на казнь преступника.
– Идем в баню, Дамир, – голос Айшат вырывает из задумчивости. – Идти можешь?
