При желании, можно всему научиться: умно говорить, сладко петь, бренчать на гитаре, складно слагать стихи, наконец, добиться признания масс и даже «ничего не знача, быть притчей на устах у всех». Никакого упорства, увы (или, может, по счастью!) не хватит, чтобы стать человеком – поэтом. Просто надо родиться!
Из всех существующих видов людей (говорю по опыту!), самый редко встречаемый – человек-поэт. Одного мне (всего одного!) за целую жизнь повезло узнать и полюбить. При том, добавлю, ни разу не пожалеть, что узнал и полюбил.
Человек-поэт не обязательно пишет размером и в рифму (вообще, хорошо, если пишет!). Но мыслит и чувствует, как поэт, и живет в абсолютном согласии со своими переживаниями. Он есть Добро, в нем отсутствует зло. И за то любит мир – что тот существует. Не зная причины, корысти и умысла – любит! Он полон сочувствия к людям – любым! Про него гениальная строчка Марины Цветаевой: «согреть чужому ужин – жилье свое спалю!» Это о нем, человеке-поэте, думаю, грезил Бог, создавая людей.
«Иерусалимский вокзал» – название песни Григория Люксембурга. Для меня, по приезде на Святую Землю, сразу ставшей гимном Израиля. (Да отворит свои уши Израиль!) Как по мне – так в ней сказано все, что во мне накопилось за две тысячи лет скитаний по миру. «Бога штрафной батальон, Мира штрафной батальон, Века штрафной батальон Вышел на этот перрон». Точнее не сказать…
«Иерусалимский вокзал» – название книги человека-поэта. Где слова не придуманы, а рождены.
В дружбе, любви, отчаянии и надежде.
Семен Злотников
Утром добрый молочник
Бьет монетой в окно,
Как в пустой колокольчик,
Не звеневший давно.
Бородатый и старый,
Улыбается всем,
Он и в долг отпускает
И живет только тем.
Не ворует, не просит,
Не разводит водой,
Сколько дашь, столько бросит
В кошелек голубой.
Он уходит и тает.
Тут же ахнет петух,
И собака залает
На прохожих старух.
1963 г.
Мчатся уж рельсы
по дням апрельским,
Стуча на стыках часов.
Несутся без станций,
как оборванцы,
Несутся на чей-то зов.
И мне бы за солнцем,
и мне бы по рельсам
Помчаться, вцепившись в апрель,
Каким-то забытым,
нечаянным рейсом,
В весеннюю дунуть свирель.
И чувствовать стыки,
отстукивать стыки,
И падать, и снова вставать.
По ребрам, по рельсам,
По ложной тревоге -
Чтоб видеть, но не встречать.
Ташкент, 1963 г.
Снег раздавил свист паровоза
И жесткий расстелил настил.
Вагоны дрогнули нервозно,
И кто-то рельсы осветил.
Сейчас уйдет бродить по миру
Весь паровозный городок.
А я вернусь искать квартиру,
Не помня улиц и дорог.
1964 г.
Ну вот и день как будто не был,
На окнах пыль еще свежа,
И каждый час уходит в небыль,
И возвращается спеша.
И время топчет осторожно
И отнимает у меня
Все, с чем расстаться невозможно,
Ни разменять, ни обменять.
Я забываю даты, числа
И умноженье величин,
Но день проходит, как нечистый,
От пустоты неотличим.
В моем глухом единоборстве
Ни поражений, ни побед.
Оно берет меня притворством
Легко сменяющихся лет.
И в ожидании нелепом
Кому-то руку не пожал…
Но только день как будто не был,
И в окнах пыль еще свежа.
1967 г.
Бедная, бедная осень!
Что ты проснулась рано?
Мы еще лето носим
В наших весенних ранах.
То ли в ручье прохладном
Встретились у излучин,
То ли церковный ладам
Нашим стихам созвучен?
Каждое утро – лето,
Люди, огни, сосны.
Только проснулся в это —
Осень…
Осени бабьи взоры
Тянут к венцу, к сказкам.
Через пни и заборы! —
К ласкам ее, к ласкам.
1967 г.
Я спокойно иду на холмы.
Мне ль бояться дорожной проказы?
Там цветы распевают псалмы
И деревья читают рассказы.
Я, как старый придворный пророк,
Всем солгав, чудеса обещавший,
Бросил все. И со мной только Бог,
Как и я, от веселья бежавший.
Заколдует над миром луна,
Серебро мне на плечи уронит.
Я на холм, как на спину слона,
Поднимаюсь упрямо, без стона.
1967 г.
Петербург!
Это сердце сиянье полярное ищет.
Я искал не тебя,
Но в иконах России
Умирал ты распятый на крепких крестах.
Кто украл твое имя?
Почему саркофаги царей
Обратили в лоханки для прачек?
Где твои пилигримы?
Почему в Палестине не плачут?
Я искал не тебя.
Но ты встретился мне одинокий
И глаза свои скрыл за туманом,
И купил на последний грош
Своим ангелам красные крылья.
Ленинград, 1967г.
Шопен мирит меня с врагами,
И Шуберт нежен до поры,
И только Бах на той же гамме
Вознес себя на алтари.
И просветлел. А чернь смутилась
И, молча стоя у икон,
То улыбалась, то крестилась
В ответ на жалобы мадонн.
Миры, придумавшие Баха,
Не знали, что такое низ.
На шее черного монаха
Он золотым крестом повис.
Львов, 1967 г.
Приходила ко мне проститутка,
Улыбалась, грустила, рыдала.
А весной принесла незабудки,
И не стало ее. Не стало.
Но нежданно врывалась в душу
Жутким плачем полночных кошек,
Будто все человечество душат
Из-за пары свинцовых сережек.
За плечами дрожал Иисус.
Пел сосед высоко над клозетом.
А она мне приносит свой груз:
Колокольчики, камни, кометы.
Ташкент, 1967 г.
Явилась тьма.
Добро и свет
Уходят в наши сновиденья,
Когда сознанья больше нет,
Ни смерти нет и нет рожденья.
И пишут розовой рукой
На стенах черного пространства
Ладью над лунною водой,
Лагун песчаное убранство.
И ветер утренний спешит
Поссорить море с берегами,
Он тишиной еще расшит,
Он сыт вчерашними делами.
И только старый дикий пес
Глядит в пугающие воды.
Он все побои перенес
За дорогой глоток свободы.
Кому нужна его печаль,
Его восторженная дума…
И бьются волны о причал,
И пена залетает в трюмы.
Одесса, 1967 г.
Не трогай губ
мечом молчанья,
Дай словом одурманить миг,
Найти его истолкованье
В пустыне звуков,
в свалке книг.
1967 г.
Двенадцатый месяц в расходе,
Двенадцатый день холода,
И в городе, как в огороде,
Навалено снегу и льда.
Двенадцать шагов между нами,
Двенадцать заученных слов.
Декабрь в полосатой пижаме
На каторгу ехать готов.
1967 г.
Свеча на солнце растопилась,
Запахло ладаном янтарным,
И ты чему-то удивилась
И встрепенулась благодарно.
И неожиданно настала
Минута исповеди нежной,
И сердце биться перестало
Среди зимы пустой и снежной.
И в зеркалах не отражалось
Твое светящееся тело,
Тебе впервые разрешалось
Забыть свое земное дело.
И тихо погружаясь в запах,
Ты растворилась в свете неба,
А у двери на задних лапах
Пес заскулил, наевшись хлеба.
1968 г.
По ком звонят колокола?
Что может с нами приключиться?
Но только знаю: не со зла
Идет на исповедь убийца.
Я слышу звон: дурной монах
Крадется дальними дворами,
Он любит женщин, как монарх,
Он смотрит Божьими глазами.
Уходит из-под ног земля,
Плывет на чьих-то теплых спинах,
И, словно тонущий в трясине,
Бьет день и ночь в колокола.
1968 г.
Часовня старым часовым
Стоит в конце дороги,
Она добра желает злым,
