Он перечитывал текст электронного письма снова и снова, будто ища скрытый смысл, который бы коренным образом отличался от явного. Он вставал, ходил по комнате сужающимися кругами, неизбежно возвращаясь к письменному столу, словно ночной мотылек, влекомый мерцающим экраном, каждый раз надеясь, что текст изменится, что все это окажется не более чем наваждением, трюком перегруженного разума, глупой ошибкой. Да чем угодно, лишь бы не правдой.
Но буквы на экране упорно отказывались складываться в другие слова, а слова не хотели означать ничего, кроме увиденного при первом прочтении:
«Они все мертвы.
Все до единого.
И ты не смог помочь никому из них.
Теперь твоя очередь.
Что ты скажешь своему Создателю перед смертью?»
В коридоре послышался скрип половицы.
Это не может быть правдой. Это всего лишь розыгрыш, чья-то злая шутка, затянувшийся пранк. Вот сейчас шутник снимет маску, и он увидит старого приятеля, добродушно улыбающегося и протягивающего…
Он опускает глаза и видит в своих руках бельевую веревку. Пальцы предательски теребят ее, придавая форму, столь часто виденную им в фильмах. За окном ночной город пестрит огнями. Теперь они видны лучше, ведь он смотрит на них с высоты стула. Короткий шаг – и огни города пляшут перед его взором в последний раз.
Экран ноутбука гаснет.
Долгожданный снег так и не пошел.
Не присыпал пыльные, уставшие за лето тропинки. Не укрыл осиротелые ветви вишен в палисадниках. Не замел вспаханные огороды. Оставил землю и ее произрастения нагими и беззащитными перед злыми морозами, а людей – растерянными и подавленными в окружении безжизненной, мерзлой серости.
Николай Иванович Кречетов, известный нескольким поколениям учеников под незамысловатым прозвищем Ник, страстно любил зиму такой, какой помнил ее с детства. С катанием на горках, игрой в хоккей, барахтаньем в сугробах до промокших подштанников, с ослепительными искрящимися рассветами и злыми белыми метелями.
Он обожал снег за его небесную чистоту, за способность скрыть под уютным пуховым одеялом все земное безобразие, убелить любую скверну, сберечь любую тайну. Только зимой мир казался не тем, чем был на самом деле. Снег давал простор фантазии, мечтам, творчеству. Вдохновляясь зимними пейзажами, Ник в своем воображении создавал миры и пространства, воздвигал и в одночасье свергал монархов, заново переписывал историю вселенной по собственному изволению.
Возможно, именно благодаря этим белым крупинкам, скромному дару небес, он до сих пор не утратил остаток интереса к жизни.
Но вот уже середина декабря, а мир по-прежнему безобразен и пуст, и лишь холодное солнце насмешливо посылает серой земле остатки своего тепла.
Как тут не запить?
Стоя у окна, Ник украдкой покосился на полупустой графин водки в серванте. В отношении алкоголя последние пару лет он был стопроцентным пессимистом: стакан наполовину пуст, а еще чаще совсем пуст. Количество опустошенных за это время стаканов росло в геометрической прогрессии.
«Николай Иванович, ты же понимаешь, что я это все не одобряю», – наливая очередную стопку себе и Нику, говаривал Семен Андреич, бывший директор, а теперь ночной сторож самой старой из трех школ их небольшого городка. Они часто сиживали вдвоем в каморке, где Семен Андреич трудился сутки через двое. «Ты отличный учитель, творческая личность, англичанин от бога, но водка тебя сгубит», – добавлял пенсионер и, не морщась, опрокидывал рюмку.
Ник не мог не чувствовать обеспокоенности тем, что перерывы между свиданиями с бутылкой становились все короче. Он старался покупать алкоголь в разных магазинах, чтобы явное для него как можно дольше оставалось тайным для других. Траектория собственного движения была ему вполне ясна, но искать иной путь не было ни сил, ни желания. И пусть уроки на следующее утро будут невыносимым мучением, сегодня вечером это казалось адекватной платой за возможность скрасить одиночество.
А в отношении одиночества он мог считаться экспертом с большой буквы. В разводе уже семь лет, единственная дочь замужем, живет в Чехии, ни братьев, ни других родственников, с кем можно было бы поддерживать отношения.
Жена и дочь так и не смогли простить ему той интрижки с Лизой. Ник сам не знал, зачем влез в эту историю: бывшая ученица, моложе его на двадцать лет, только закончила институт и пришла работать в школу. «Она же ровесница Инги!» – укоризненно бросила ему Тамара в тот вечер, когда обо всем узнала. – «Никогда не думала, что ты такой дурак».
Через неделю Ник остался один. Инга ни разу не ответила на звонки отца, не пригласила на свадьбу, и об ее отъезде за границу Ник узнал из ее профиля на Фейсбуке.
Он каждый день спрашивал себя, что толкнуло его на глупость, стоившую ему семьи. Возможно, всему виной было чувство постоянной неудовлетворенности, неприятие действительности, поиск идеала. «Ты не можешь жить в этом мире – он всегда будет для тебя недостаточно хорош», – много раз слышал он от жены в разгар очередной ссоры.
Конечно, она была права. Серые будни, обывательское существование, удушающая рутина – Ник буквально физически ощущал, как с каждым годом их холодные пальцы все крепче сжимаются на его горле. А ему хотелось романтики, постоянного полета чувств, вечной молодости. И поначалу казалось, что Лиза – это ответ.
Разумеется, ответом Лиза не стала.
После развода Ника они сошлись и прожили вместе полгода. То были шесть месяцев постепенного прозрения и разочарования, двадцать шесть недель в мучительных усилиях соединить несоединимое, сто восемьдесят бесплодных попыток прожить новый день счастливо.
Они расстались так же, как встретились, – быстро и без лишних слов. Она уехала в Подмосковье, вышла замуж за молодого, родила.
Подонжуанствовав еще пару лет, Ник, наконец, пришел к выводу, что искать счастья в отношениях с женщинами было глупо.
Работа никак не могла удовлетворить его внутренних потребностей, ведь она была частью той повседневности, в которой Ник видел главное зло своей жизни. Он часто говорил, что будь у него постоянный источник дохода, он не проработал бы больше ни одного дня.
Конечно, такое отношение созрело у него сравнительно недавно. Причиной он считал весь тот бардак, что творился в системе образования в последние десять – двенадцать лет. В начале своей педагогической деятельности Ник, как и все, был энтузиастом в густо-розовых очках.
Своего класса у Ника не было уже второй год. Он вздохнул с облегчением, когда стал просто учителем английского без классного руководства. Пришел, отвел уроки, ушел – ни тебе нервотрепки, ни бесконечных отчетов, ни собраний. Такое положение дел вполне его устраивало. Тем более, что душевный покой стоил куда дороже, чем та смешная сумма, которую он потерял, оставшись без класса.
