Едва заскочив в холостяцкую келью, Виктор скинул ботинки и метнулся к кровати. Нетерпеливо откинув подушку, он увидел её. Пылающий взгляд его жадно скользил по знакомым чертам, а пальцы дрожали, касаясь вожделенного чуда. Прижав маску к груди, он склонил голову, упираясь подбородком в живое тепло, а губы расплылись в довольной улыбке. Закрыв глаза, Виктор повалился на постель, даже не раздеваясь, боясь хоть на минуту выпустить из рук волшебство, упиваясь неистовым жаром, заполняющим мозг чарующими картинками.
И снова кровавый закат багряным росчерком протянулся по высокому небу, словно рваная рана дрогнувшего скальпеля. Крик заморских пичужек и шелест высокой травы. Горячее дыхание сумерек кидает в лицо ароматы костров. Да… Она уже здесь. Ждёт его, трепеща от желания. Тянет с мольбой к нему руки, в них отражается пляска огня. А может быть, это закат напоследок оставил свой отблеск на антрацитовом глянце? Ему всё равно. Он, как маленький мальчик, несётся в объятия матери. Только это не мать, не жена, не сестра, а что-то волшебное, грандиозное, всеобъемлющее. Мать всех матерей! Богиня, сошедшая с высших орбит. Снизошедшая до него, для него одного, единственного во всём мире желанного мужчины. Она принимает его, сжимает в жарких объятиях. Он ловит губами чёрную затвердевшую плоть и нежно посасывает, как счастливый младенец. Она вздрагивает, её полные груди колышутся в так барабанного ритма. Она крепче прижимает к себе его голову и судорожно вздыхает. Он всё неистовей двигает языком, сдавливает губами и слегка прикусывает нежный сосок. Сладкий стон услаждает его слух, а руки скользят вниз по стройному телу. Он вскидывает голову, выпуская горошину изо рта, и тонет в черноте её широко распахнутых глаз. Там, в глубине кипящей смолы, он барахтается, словно червь, не в силах вынырнуть из омута неистовой страсти. Сердце грохочет в ушах грозным набатом, неуловимо сплетается с ритмичной мантрой трёх барабанов, смывает с души догмы запретов, накопленных цивилизацией за долгие века, ещё до его рождения. Пылкая кровь бурлит в венах и бьёт нет, не в голову, а в самый корень мужского наследия. Его взор мутнеет, в груди зарождается рык. Он смотрит на чёрную кожу и видит на ней перламутровый бисер солёных брызг. В голове бьётся мысль, единственно правильная, неизменная, неотвратимая. Она жаждет его! Его женщина, нет, его самка!
Неестественно красные губы богини едва приоткрыты, словно нежная раковина, завлекающая в свои розовые недра жалких людишек. И он тянется к ней, накрывает губами, впуская горячий язык глубоко в её рот, сплетаясь с её язычком, отдаваясь на милость богини. Её нежные пальчики шарят по телу, обжигая, сминая барьеры. Оплетают сетями волшебных касаний мужскую восставшую плоть. Она крепко сжимает кулак, подвергая его сладким мукам. Не в силах сдержать крик, он рычит и кусает распухшие губы. Руки тянутся вверх, и ладони ложатся на полную грудь, грубо стиснув её в порыве желаний. Она кричит ему в рот, крепче сжав пульсирующую под пальцами плоть, и размашистыми движениями узкой ладошки доводит его до неистовства. Мутным от похоти взором он обводит поляну и властно толкает богиню к столбу, прижимая спиной к деревянному исполину. Ритм барабанов меняется, превращая размеренный такт в безумную вакханалию. Она поднимает голову, и чёрные кудри падают на лицо. Он убирает длинные волосы и смотрит ей прямо в глаза. В них он читает желание и, не выпуская из пальцев блестящие локоны, резко поворачивает богиню спиной. Силой давит на поясницу, заставляя прогнуться, и гладит свободной ладонью ягодицы. Влажная кожа отражает пляску огня, и волшебство накрывает поляну. Он жадно тискает упругие полушария, раз за разом касаясь горячей промежности, она стонет всё громче, обхватив ритуальный столб и прогибаясь всё сильнее. Он тянет длинные волосы, заставляя богиню закинуть вверх голову, и всё яростней терзает упругую плоть. Она уже бьётся в сладком предчувствии и молит его о пощаде. Наконец он милостиво раздвигает сочное ждущее лоно и медленно вводит туда естество. Богиня кричит, прогибается, а он, выпуская из цепкого капкана кудрявые пряди, до боли стискивает влажные бёдра и с силой первобытного воина прижимает свою самку к себе. Яростные движения соития двух распалённых тел отбрасывают причудливые тени на вытоптанный пятачок вокруг ритуального столба. Чудесная песня жаждущей страсти взрывается фейерверком неистовой похоти, громом проносится над притихшими джунглями, рассыпается феромонами над скрытыми наблюдателями, заставляя сплетаться и тех разгорячёнными телами в пылающем танце первобытной разбуженной похоти.
Он там и не там. Он с ней и не с ней. Метаясь в холодном поту на скомканных простынях, он остервенело прижимал к груди белую маску и страстно стонал, проживая очередной бурный, фантастический сон наяву.
1991 год. Африка
Бархатным покрывалом раскинулось небо над потаённым уголком жаркого континента. На широкой поляне, в самом центре утоптанного тысячью голых ступней ритуального круга, торжественно и пугающе возвышался резной столб. Снизу доверху он был исписан мелкими письменами и внушал ужас и благоговение всем присутствующим. Вокруг поляны, на самой границе чётко отчерченного круга, пылали четыре костра. Чёрный густой дым, вырываясь из трескучего чрева голодного пламени, устремлялся ввысь, постепенно сближаясь с тремя такими же, образуя над ритуальной поляной ореол клубящегося купола.
У подножия столба стоял небольшой столик, устланный пальмовыми листами. Толстая чёрная свеча, потрескивая, чадила тоненькой струйкой на самой середине причудливого алтаря. Прямо перед свечой на свежей зелени возлежала искусная белая маска. В причудливом танце живого огня она будто светилась, переливаясь перламутровым блеском, впитывая в себя аромат чадящей свечи. Слева от маски стоял глиняный кубок, наполненный ромом с яркими кляксами жгучего перца. Рядом с ним притаилась тонкая белая свечка, теряясь в скоплении зелени листьев. Справа живописными кучками были разбросаны крупные зерна пахучего кофе и гордо сверкали два ритуальных ножа.
Маленькая старушка в белой хламиде густо разбрызгивала вокруг алтаря кровь зарезанного тут же чёрного козла, шепча мантрой заветное заклинание: «Папа Легба, открой врата для меня! Открой врата для меня, Папа, чтобы я могла пройти! Когда я вернусь, я отблагодарю Лоа!»
Снова и снова она повторяла прошение, постепенно повышая голос и убыстряя темп. На третьем витке её слова подхватил один барабан, на четвертом – другой, затем третий. Усеяв поляну рубиновыми каплями, она поставила кувшин на землю у изножья алтаря и склонилась над маской. Сухим трясущимся пальцем мамбо выводила кровавые знаки на глянцевом перламутре, то и дело макая руку в кувшин, и голос её сливался с ритмичными звуками:
